Мост

Я договорилась с внешними техниками, что буду работать с ними по два дня из десятидневки. Они не возражают, а я буду считать эти дни себе за выходные. Физика выматывает, когда в таких количествах, а больше всего выматывает то, что я не понимаю больше половины в переписках Ернина, добро бы он с коллегами обсуждал только свою работу.

– «Гвоздь», при удобном случае спроси у капитана, почему Ернин писал такой прорве адресатов одинаковые письма о том, какой способный, талантливый и – вообще не пойму, к чему это, – свободомыслящий ученик Ё Мун Гэн? И почему у Ё Мун Гэна опубликованы только две статьи о спирали, а дальше и все изучение и внедрение – сплошь Ернин?

– Может быть, вы поговорите об этом с историком, сержант Кульд? – уточняет голос корабля у меня в левом виске. – Если тот не знает каких-то подробностей, тогда побеспокоим капитана.

Разумно.

– А когда я могу его увидеть?

– Ближайшее совпадение ваших расписаний бодрствования произойдет примерно через три часа, но я бы рекомендовал дать офицеру Тихо еще полтора часа на гигиену и завтрак.

– Отлично, извести меня, как он будет готов.

Офицер Тихо – веселый румяный парень, сабра Убежища в третьем поколении. У меня-то только три из мам родились в Убежище, остальные, кроме Шуши, – корабельные дети. Тихо специализируется на последней истории Земли и не улегся спать, пока не пообщался с каждым, кто заявил на посадке, что ему есть что важного рассказать. Сколько это заняло? Шесть лет.

Мои вопросы ставят его в явное затруднение. То есть ответ-то он, похоже, знает, но не знает, с чего начать так, чтобы я хоть что-то поняла.

Я долго – поверьте, долго – слушаю и наконец пытаюсь подытожить:

– То есть Доллар жил в хорошей стране, а Ернин в не очень хорошей, скорее плохой. А Ё Мун Гэн убежал из очень плохой страны в ту, что не очень, но все же плохую, и там стал работать с Ерниным, но поскольку он был из очень плохой страны, а Ернин и сам был из плоховатой, то Доллар работать с Ё Мун Гэном не хотел и никому не разрешал?

– Примерно, – с облегчением выдыхает Тихо.

– Даже несмотря на то что Ё убежал из своей страны?

– Ну если бы он убежал сразу в хорошую страну, то было бы, наверное, иначе, – пожимает плечами Тихо.

– Но Ернин воспользовался всем влиянием, что у него было, и пропихнул модель Ё Мун Гэна до экспериментальной стадии в космосе, а там уже всем стало ясно, что хватит ерундой заниматься?

– Ну тоже… Но в целом да, Доллару хватило ума прекратить это на своем уровне. А результаты работы спирали были очевидны после первых же испытаний, так что холодновозки начали строить и поднимать немедленно, еще до того, как разведчики достигли Убежища. Солнцу оставалось, по расчетам, примерно шесть спокойных лет, и успеет ли Ернин со щитом, было неочевидно.

Меня продирает холод. Нет, бегство людей с Земли и так не самая веселая тема в школьном курсе истории, но осознавать, насколько мы все висели на соплях, мне не нравится. И я чрезвычайно рада, что не жила простой работягой там и тогда, когда от меня не зависело бы вообще ничего. Вне общей очереди пробить место в холодновозку нельзя было даже для детей, как мне рассказывали.

Сейчас я по крайней мере могу пасти вшей, чтобы «Гвоздь» продержался в рабочем состоянии подольше, или хотя бы поливать огурцы для поддержки команды, которая везет миллион эвакуированного народу в безопасное место. Тихо тем временем вытаскивает папку с моими рисунками и совершенно другим голосом, как будто извиняясь, сообщает, что не нашел в фотоархивах похожих построек – ни целых, ни руинированных.

Вот прям удивительно-то, а?

– А куда сам Ё Мун Гэн делся? – вдруг соображаю я. – Переписка с ним обрывается, последнее письмо от Ернина с кучей вопросов в архиве лежит, а ответа нет.

– Депортировали его, – вздыхает Тихо. – Как началась шумиха, откуда он родом, пришел запрос, верните-де наше имущество, его и выслали обратно.

– И что?

– И все, – жестко говорит Тихо.

Не нахожу что сказать. Закрываю глаза, чувствую вокруг себя – вокруг «Гвоздя» – плотные витки спирали, сплетенной из бесчисленных одномеров. Любопытно, что помешало Ернину притвориться, что идея принадлежит ему самому, и скрыть имя невезучего аспиранта? Или, наоборот, он надеялся, что прославленного и очень полезного ученого удастся выцарапать обратно?

Но, пожалуй, это уже не то, чем вообще мне стоит интересоваться. А с другой стороны, черт его знает, Ернина, что он имел в виду в своей программе побудки. Когда он умер, война была в самом разгаре, а до моего рождения еще оставалось пять лет, матери тогда и знакомы-то не были.

В генетике комбинаторного XX-ребенка никаких сюрпризов быть не должно. Если бы что и нашлось, то всё выяснили бы без меня. «Гвоздь» говорит, над моей генной картой насижено триста с лишним человеко-часов, и никаких выводов он не слышал. Теоретически, конечно, Шуши и Эвелин – медики и могли чего-нибудь накрутить… Но в любом случае Ернин к тому моменту давно умер!