Мост

За нами по поверхности бредет стадо внешних вшей, которые сгрызают лишний хитин в указанных нами местах. Под обшивкой, зеркально нам, идет такое же стадо вшей внутренних, которые стимулируют рост хитина там, где обшивка истончилась, и зализывают изнутри глубокие трещины. А мы – пастухи, и лишь в трудных местах, чаще всего возле кессонов, люков вооружения или камер, нам приходится работать самим. Космос медленно, но постоянно долбит по кораблю. Полный цикл техники проходят года за три, с учетом того, что корабль регулярно просит почистить вне очереди какой-нибудь бочок, куда тюкнула особо крупная каменюка. Ну и через три года обшивка снова требует заботы.

Группа с явным облегчением скидывает на меня прочистку заросшего хитином окна камеры наблюдения и уходит лечить большую ссадину метрах в ста дальше. Вши бродят вокруг, подгрызают отставшие чешуйки металлохитина. Одна ушлая мелкая вошка топчется вокруг меня, подбирает накиданный мной мусор, прикусывает и тянет подрезанный кусок хитина. Окошко камеры заросло, как стариковское веко, вряд ли «Гвоздю» через него последний год было что-то видно.

Но вышла я не для того, чтобы делать привычную работу. Стоя на коленях возле выпуклой линзы, вылущенной из наростов, и заливая ее для гладкости изображения новым слоем коллоида, я поглядываю по сторонам. Работа работой, но пялиться на космос вокруг – то, чем техники занимаются ежедневно и подолгу. Говорят, первыми астрономами на Земле были пастухи.

Первое, что я осознаю, – что не понимаю, где звезда. То есть у меня такое ощущение, что их две. И что с одной из них происходит что-то странное.

Ну нет, будь все эти фокусы со светилом новостью, корабль немедленно сдернул бы техников обратно под обшивку, и вообще началась бы какая-нибудь суета типа отойти повыше по гравитационному колодцу. Мы же висим спокойно и только вращаемся. Но интересно. Я продолжаю ковыряться с заросшим глазком. Нехитрое дело – обрезать наросты, их и вошка объесть может. Но если очистить их неправильно, края хитина у камеры будут воспринимать себя как поврежденные и зарастут не за три года, а за считаные месяцы.

Тем временем над моим горизонтом поднимается характерная искорка «ВолгаЛага». Он стоит совсем недалеко, даже абрис различим, если прищуриться. Не так, конечно, чтобы с целый ноготь на вытянутой руке, но и не точка. Близко. Очень близко. Ну ладно.

Работы много. Я перехожу от одного места к другому – и вот уже и смена окончена, старший группы сзывает всех домой. Вши разбредаются – без людей они продолжают свое дело на простых участках. Часть семенит срыгнуть накопленный хитин в устье переработки, часть лениво глодает торосы вдоль старого заросшего шрама. Через двадцать часов они сбегутся туда, откуда услышат радиопереговоры техников, и точно так же будут таскаться рядом с людьми. Техники привязываются ко вшам. Не к конкретным, конечно, а просто привыкают видеть вокруг себя деловито толкущееся стадо. Помнится, когда меня после сражения на Мю Андромеды перевели в группу ботаников, я скучала не столько по открытому космосу, сколько по компании суетливых многоножек. Но тогда техникам и правда приходилось туго, и скорость перемещения по обшивке имела большое значение. Хорошо уже то, что не комиссовали совсем.

Спустившись внутрь, я не вступаю в веселую перепалку группы о том, как провести вечер, а с видом «я разминаю культи, отстаньте от больного человека» расспрашиваю «Гвоздь», что за система, в которой мы висим, и что здесь со светилом. Но, когда на меня смотрят, не забываю улыбаться. На корабле никто не может себе позволить быть букой. Все буки в морозилке. Впрочем, надоесть окружающим можно настолько, что тебя перекинут на «ВолгаЛаг» или на какую-нибудь другую станцию с зэками. Я пару таких историй знаю.

В общем, светила в системе три. Два совсем рядом (то-то мне оно показалось каким-то грушевидным), третье болтается по орбите типа Юпитера, главное, что ниже нас, и ситуация достаточно стабильная. А «ВолгаЛаг» торчит близко к нам строго между вражескими спусками и местом, где должен был быть наш подъем. Плюс-минус тысяча кубических километров, это где-то здесь. Может, мы вообще и стоим строго в той точке, где было окно.

Мысленно представляю человека, который встает с подушки, поднимает подушку и смотрит под ней, а там – люк. Сюрпри-из!