Мост через канал Грибоедова

Вернемся к основной теме нашего разговора. Мы согласились (временно) с тем, что сновидений не существует. С возможной наглядностью представили это. Добросовестно постояли на этой точке зрения. Кажется, на ней можно стоять. «Нет сновидений, есть только воспоминания» – всё так.

Но постояли немного, и хватит. Все же я сплю, вижу сны, и за этим «вижу» – не пестрые картинки и разговоры, а своя подлинность ощущений, почти что телесная, которая не поколеблется от сколь угодно искусно – искусственно – сформулированных логических выводов. Однако нам уже не чужда и альтернативная точка зрения, поэтому признаем и заутренним процессом воспоминания свою долю творческой активности, долю участия в формировании образов сновидений.

Привлекая фреймовую теорию, мы можем сказать, что предварительная фреймовая структура – каркас с пустыми ячейками – может строиться во время сна (возможно, за доли секунды – пока падающее полотенце касается шеи), а заполняться конкретным содержанием уже по пробуждении, развертываясь во времени, после чего никакого парадокса, связанного с вроде бы слишком короткой длительностью сна, не возникает. И такой порядок, кстати, никак не затрагивает содержательной стороны сновидения, не является препятствием для тех, которые истолковывают его по Фрейду или по любимому соннику.

Обратимся опять к нашим непосредственным ощущениям. Если заснуть, по примеру греческого мудреца, потом проснуться и, не перейдя еще в окончательно бодрственное состояние, начать вспоминать сны, легко обнаружится некая особенность этого процесса воспоминания по сравнению с тем, как мы, бодрствуя, вспоминаем действительно происшедшие события. А именно: вспоминая действительное, мы, как правило, имеем представление об общем характере вспоминаемого – что-то помним там, что-то нет, но в общих чертах представляем чего ожидать… Когда же вспоминаются сны, мы можем наблюдать, как целые их содержательные фрагменты, о которых – до того – не имели ни малейшего представления, неожиданно вплывают в память. И вспоминаемый сон предстает гораздо более обширным, чем казалось вначале, когда первый пробудившийся взгляд охватывал одну-две пройденные комнаты, а там, в нашем метафорически построенном доме, оказывается целая их анфилада или даже лабиринт. И наши чувства, кажется, совсем не протестуют, если сказать вдруг, что лабиринт этот, может быть, только сейчас – только при первом послесонном воспоминании – проходится впервые.

Но признавая за памятью право на самостоятельность, творческую активность, способность строить узоры из внутреннего материала, подумаем, все ли так очевидно происходит, когда не сон вспоминаем, а действительно происшедшее? Ведь оно, вспоминаемое, хотя и причислено вроде к реальности, однако подобно сну может быть защищено невозможностью сравнить образ с оригиналом.

Один маленький мальчик был в гостях на свадьбе. Он видел, как жених и невеста надевают друг другу обручальные кольца. Он узнал, что люди, если они муж и жена, обязательно носят кольца на безымянном пальце правой руки. У мамы мальчика было тонкое кольцо с узором, а у отца – широкое, гладкое.

Родителей, впрочем, не было рядом, а когда мальчик их увидел (и не сразу когда увидел, атолько через несколько дней, когда обратил внимание), оказалось, что они не носят колец, и никогда не носили. Но в течение какого-то времени (эти самые несколько дней) он ясно представлял себе их руки с кольцами, можно сказать – помнил их, и даже не помнил, а практически видел.

Значит, и память о действительном склонна восстанавливать события прошлого из подручного материала и нуждается в корректирующей обратной связи. Ведь так же, как и с вспоминанием сна, необратимо отделен момент, когда происходили события, от момента, когда мы их вспоминаем.

А если обратной связи нет? А если корректирующая связь не корректирует, а уводит в сторону?

Один психоаналитик долго лечил одну даму. Углубляясь, как это принято в психоанализе, в ее прошлое до самого раннего детства. С целью превратить ее чрезмерные страдания в обычные житейские – так, примерно сказать, говорил Зигмунд Фрейд, основатель учения.

И в этом-то раннем детстве, а в общем-то, может быть, и не слишком раннем, обнаружился некий двоюродный дядя, который относился к упомянутой даме, в ту пору еще девочке-племяннице, с этаким особенно нежным вниманием. По разному баловал ее, а в заключение имел место эпизод совращения – инцеста, к описанию которого во всех подробностях и подвел свою пациентку психоаналитик.

Этот выведенный наружу эпизод и был, разумеется, причиной недуга – случай, в сущности, довольно банальный, таких историй можно много найти в популярных газетах. Иногда и статистику приводят с какими-то очень впечатляющими цифрами.

Таким образом, лечащий аналитик мог считать свою задачу выполненной, но оказалось вдруг, что упомянутого дяди совсем не было. То есть, что был дядя, но жил в другом городе – далеко, чуть ли не в Австралии, откуда он только поздравления мог иногда присылать по случаю дней рождений и праздников, а значит, имел полное алиби.