Мост к людям

Всех возмущало главное — почему Пастернак или Маяковский? Об этом в основном и вели речь. И только длинная реплика обиженного Демьяна Бедного, говорившего о собственных стихах, показалась мне не совсем тактичной. Выдвигая себя, он фактически отводил второстепенную роль не только Пастернаку, но и Маяковскому. Демьяну Бедному никто из нас возразить не решался.

Неожиданно взорвался всегда выдержанный Кулик. Его и без того бледное лицо побелело, кончики пальцев задрожали. Говоря чуть громче обычного, он заявил, что сводить столь принципиальный вопрос к спору оскорбленных амбиций не пристало коммунистам и что дело значительно серьезнее и глубже того, кого поставили на первое место, а о ком не упомянули вовсе.

Я хорошо помню, что говорил тогда И. Ю. Кулик, потому что, собственно, только после его слов понял все по-настоящему. Если бы речь шла лишь о необъективности критических оценок, говорил, он, это было бы несправедливо по отношению к отдельным личностям. Но попытка противопоставить одних поэтов другим в данном случае является стремлением помешать главной цели апрельского постановления ЦК и самого съезда. Его слова звучали не как укор обидевшимся. Это был урок партийной принципиальности, и все это поняли. Мы единодушно решили, что на съезде выступят А. Сурков и С. Кирсанов и изложат нашу общую точку зрения. И если их выступления прозвучали убедительно и оказались принципиальными, я думаю, в этом большая заслуга И. Ю. Кулика.

4

После эпизода, в котором проявилась неуступчивая воинственность многих рядовых делегатов съезда, хочется привести другой эпизод, указывающий на стремление к примирению «на высшем уровне». Я оказался свидетелем этого эпизода случайно, но то, о чем шла речь, слышал от первого до последнего слова.

Еще до съезда, во время поездки украинских писателей в Ленинград, я подружился с сыном К. И. Чуковского — Николаем. Он познакомил меня со своим знаменитым отцом, и Корней Иванович отнесся ко мне благосклонно.

Как-то во время одного из заседаний съезда я вышел из зала. В просторных кулуарах вдали виднелась одинокая фигура — это был Корней Иванович. И мы вдвоем медленно пошли вдоль пустынного фойе. Чуковский расспрашивал меня о Киеве. И вот когда мы были уже у входа на сцену, в дверях появился А. М. Горький.

Мне показалось, что Корней Иванович сразу как-то сник; он отошел к окну и присел на подоконник, словно рассчитывая на то, что Горький пройдет и его не заметит. Но Алексей Максимович узнал Корнея Ивановича и направился прямо к нему. Он издали протянул руку Чуковскому, а приблизившись, поинтересовался его самочувствием. Чуковский с непонятным мне смущением ответил, что чувствует себя хорошо.

— Почему вы никогда не позвоните? — спросил Алексей Максимович и в глазах его блеснула лукавая усмешка.

— Особых дел нет, а беспокоить просто так… — не очень уверенно пробормотал Чуковский.

— Почему же, беспокойте, — продолжал Горький с той же усмешкой и все еще не выпуская руку Чуковского. — Я помочь могу, так что если будет в чем нужда… пожалуйста!

Они попрощались, и Горький ушел. Я чувствовал, что Корней Иванович чем-то огорчен, — возможно, не столько встречей, сколько тем, что она произошла при постороннем. И только много позже Николай Чуковский разъяснил мне, чем так расстроен был его отец.

Дело в том, что еще до революции, когда вышел в свет роман М. Горького «Мать», Чуковский остро и безапелляционно раскритиковал этот роман. С той поры они не раз встречались и даже вместе работали во «Всемирной литературе». Роман Горького сыграл огромную революционную роль, Чуковский давно разобрался в своей ошибке, но факт оставался фактом, и Горький, как видно, об этом помнил.

И вот во время съезда, который, по плану Горького, должен был сплотить воедино всех писателей, некогда, возможно, и враждовавших между собой, но призванных делать теперь одно общее дело, Алексей Максимович использовал случайную встречу для такого символического примирения. Не сомневаюсь, если бы в ту минуту Горький Чуковского и не заметил, он так или иначе сделал бы первый шаг к примирению. Помнить давнюю обиду в столь исторический момент ему не позволила бы верность общим интересам советской литературы.

Лично для меня это тоже послужило важным уроком, и я рассказываю об этом эпизоде с надеждой, что он станет уроком и для других.

5

Если принять во внимание важность художественных проблем и глубину, с которой они были освещены, трудно найти событие в жизни советской литературы, которое можно было бы сравнить с Первым Всесоюзным съездом. Он имел мировой резонанс и сыграл роль решающего этапа в идейно-эстетическом сознании нашего народа именно потому, что его характеризовала чрезвычайная широта мышления, если так можно говорить не об отдельной личности, а о съезде.