Мост к людям

Андрей Васильевич горячо поддерживал этот разговор. Каким чудом удается заинтересовать и взволновать читателя с помощью образов и событий давно минувших эпох? Составляет ли жизненный материал в художественном произведении нечто самодовлеющее? Ведь скульптор, скажем, может с одинаковой силой воплотить художественную идею и при помощи глины, и при помощи гипса или бронзы, почему же от писателя требуют, чтобы он выбирал материал, которого в его жизненном опыте нет?

Мне кажется, что увлечение, с которым Андрей Васильевич говорил в тот вечер и слушал меня, было вызвано его поисками оправдания тех установок, которых он всегда придерживался в своем творчестве. Похоже было, что он пытается утвердиться в своей правоте и праве обращаться к современникам с тем материалом, который лучше всего знал, хотя для них это уже, возможно, была довольно далекая история.

Как раз перед тем я возвратился из Москвы, где видел шекспировского «Короля Лира». В зале сидели мои современники — москвичи, обыкновенные люди разного возраста. Я смотрел то на сцену, то на зрителей, потрясенный не только великолепным спектаклем, а и тем, как его принимали. И невольно спрашивал себя: что общего имеют все эти люди с несчастным королем? Почему они так переживают его злоключения? Вроде и жил он на свете много веков назад, вроде и безразлично всем нам, разумно ли разделил он королевство между своими детьми… Да и вообще все эти зрители, вместе взятые, ярые противники королей! А вот ведь сидят и всхлипывают, горячо переживают, сочувствуют старому королю, воспитавшему на свою голову жестоких и несправедливых дочек!

Разумеется, всех этих комсомольцев и членов профсоюза трогали не злоключения средневекового короля. В нем они видели только человека, несчастного отца, которого обидели дети. Он мог делить между ними не царство, а краюху ржаного хлеба, и если бы дети обидели старика, их неблагодарность так же волновала бы. Выходит, если и не существует вечных истин, ибо меняются они в зависимости от обстоятельств и времени, то существуют, однако, вечные человеческие ценности, которые можно с одинаковой силой обнаружить и при дележе ржаного хлеба, и при разделе частей королевства. И не имеет значения, произошло это вчера или сто лет тому назад, — наши чувства лишь по-разному будут проявляться, но всегда будут восторгом или протестом, гневом или завистью. И важно не то, имеет ли обманутый отец на голове корону или соломенную шляпу, — важно, что его обидели жестокие и несправедливые дети.

Я произнес целую тираду и, наверное, говорил слишком громко, не заметив, что на нас оглядываются прохожие. Но это заметил, как видно, Андрей Васильевич и весело улыбнулся.

Между тем началось строительство поселка писателей в Конче-Озерной. Двадцать пять небольших домов должны были приютить вблизи Днепра писателей, чтобы дать им возможность вдали от шума городского спокойно и сосредоточенно работать над своими произведениями. Андрею Васильевичу это было необходимо, возможно, даже больше, чем другим, потому что по характеру своему он терпеть не мог докучливую суету, необязательные встречи и неотложные визиты, так мешающие писателю сосредоточиться. Мы часто ездили на стройку, сажали возле своих будущих домов деревца, планировали и мечтали о своей будущей жизни в этой лесной тишине.

Поселок вырос, мы в нем поселились и начали работать среди озер и сосен.

Хочется отметить, как плодотворно повлияла совместная повседневная жизнь в этом поселке на обычный характер писательских взаимоотношений. Трудно сказать, было ли причиной тому появление общих интересов или, быть может, миролюбивый характер самой природы, окружавшей нас теперь, но атмосфера сердечности, доверчивости и товарищества возникла даже между людьми достаточно далекими друг от друга. Встречаясь, писатели иногда разных, а порой и совершенно противоположных литературных привязанностей разговаривали о цветах и сортах деревьев, обменивались опытом садоводов и забывали обо всем, что так или иначе их разъединяло. И приятно было наблюдать, как два человека, которые еще так недавно здоровались холодно и сухо, встречаясь, стоят теперь за воротами и по-приятельски беседуют, будто несогласия, которые еще совсем недавно они считали глубоко принципиальными, никогда и не существовали.