Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа

Азеф, знаменитый двойной агент, который проник в руководство партии социалистов- революционеров и был разоблачен в 1908 г., — это знак для рассказчика сделать шаг вперед. Это «упитанный человек в шелковой субботней каскетке. У него было красное веснушчатое лицо и смеющиеся глаза, а спереди недоставало зу­бов, отчего буквы “з”, “с” и “ц” он произносил с присвистом». Несмотря на дефект речи, а может быть, как раз из-за него, этот уроженец Каменки выходит на сцену с рассказом «об одном донос­чике из наших же, каменковских, и, уж не беспо­койтесь, вы сами скажете, что Ажеф против него щенок».

Злодейство Азефа можно сравнить с другой правдивой историей, и эта история безусловно истинна, потому что касается собственного де­душки рассказчика реб Нисна Шапиро, и рас­сказчик много раз слышал ее от отца. Более того, рассказчик из Каменки — мастер выстраивать сюжет со стратегическими паузами, чтобы под­держивать напряжение у слушателя⁸⁰. Лучше все­го то, как он поддразнивает слушателей ожида­нием чуда⁸¹. Только чудо, кажется, может спасти местечкового парня Кивку от экзекуции, и это чудо должен совершить не кто иной, как сам реб Нисн Шапиро как староста погребального брат­ства, войдя в сговор с несколькими местными чиновниками. Кивка притворяется мертвым в тюрьме, и его тело прямо с кладбища переправ­ляют на австрийскую границу.

Это именно то, что нужно для поднятия духа оторванным от дома мужчинам, пошат­нувшихся от нескончаемых еврейских печа­лей. Мистификация со смертью и воскресением Кивки менее достойна того, чтобы передаваться из поколения в поколение, чем подвиг отважной общины, которая следует нравственному прин­ципу выкупа пленных. «Шутка сказать, вызволи­ли живую душу из заточения! Спасли человека от порки!» (Y 49, Е 157, R 32) Поскольку истинный ге­роизм в светском мире не требует чудес, можно сказать, что секулярный сюжет достигает куль­минации в момент удачного бегства Кивки.

Но последовавший за этим акт измены раз­рушает героические притязания. Вскоре от мни­мого мертвеца стали приходить письма. Восемь писем и четыре последовавших за ним выпла­ты за молчание, и последнее письмо шантажи­ста Кивки к Нисну Шапиро приносит тяжелый удар: «Все, все расскажу [царским властям] — и пусть они знают, что есть Бог на свете, а Кивка не умер» (Y 158, Е 162, R 37). Таким образом, ци­ничное глумление Кивки вышибает всю гор­дость, которая еще оставалась у святой общины Каменки и ее славного предводителя, реб Нисна Шапиро.

Потом на станции Барановичи рассказчик выскакивает из поезда под аккомпанемент кри­ков и брани других пассажиров. «Чтоб ей сго­реть, этой станции Барановичи!» — восклица­ет в конце рассказчик. Здесь, как и повсюду в «Железнодорожных рассказах», суждение рас­сказчика ни к чему не обязывает, ведь на самом деле история уже кончилась. Что можно еще ска­зать после того, как все мифические и нравствен­ные притязания разбиты? Кроме того, истин­ное чудо этой истории состоит в том, что ее во­обще можно рассказать, что среди «банкротств, экспроприации, военного положения, виселиц, голода, холеры» мог появиться человек, кото­рый рассказывает необычные истории и застав­ляет публику смотреть себе в рот. Конечно, ему внимают, только пока он рассказывает, и из все­го, что мы о нем знаем, следует, что он такой же мошенник, как все, кто путешествует по этой до­роге. Но на краткий момент он способен затор­мозить время и превратить исторический опыт, вне зависимости от его жестокости, в очарова­тельную историю, которая превосходит все, что вы можете прочесть в газетах. Он может проти­востоять самой смерти, как и Шолом-Алейхем, с которым случился приступ болезни в дороге — в Барановичах⁸².

Как история, как поезд, притча о Кивке- доносчике не имеет конца, рассказ бежит впе­ред. Но рассказчику удается выскочить как раз вовремя, чтобы спасти самого себя и историю от ужасного финала. Столкнув героизм с чуде­сами, а намеренное предательство с общинной солидарностью, автор оставляет только одного персонажа, хотя он и стоит на платформе, смо­тря вслед уходящему поезду, и персонаж этот — сам рассказчик как герой. Его история противо­стоит разобщенной природе современности, по­скольку превращает пестрое сборище путеше­ственников в компанию слушателей. Его исто­рия противостоит превратностям изгнания, за­ставляя время путешествия повиноваться пра­вилам времени нарратива. И его история разру­шает абсурдность жизни, предлагая собствен­ное пародийное толкование воздаяния и вос­кресения.