Женщины благодаря своей истерической преданности приоткрывают глубинную структуру жизни в самом земном ее проявлении. Одна старая и хорошо известная шутка о битом горшке, повторенная гораздо более приземленным и наивно звучащим славянским прилагательным ще-ре-ба-те
, выдает секрет. Монолог начался с шутки, так же как сатирическая книжка Дика вдохновила Шолом-Алейхема написать «Заколдованного портного», а свадебная рутина породила к жизни горьковато-сладкого «Гостя». Но говорливые женщины, подобные Енте, прошедшие школу тяжелых ударов судьбы, не собираются ради того, чтобы рассказывать анекдоты; они и есть носители подлинного «фольклора». В фольклоре используется постоянный повтор: муж-подкаблучник теряется между двумя почти одинаковыми местечками; экзотический гость, который изъясняется междометиями; мать, которая бесконечно повторяет одно и то же. Фольклор — светское явление; раввин не вставляет ни единого словечка. Фольклор — это народная Тора, вселенная человеческого дискурса, сжатого до маленького старого сосуда. Горшок страдает за Енту, которая сама надтреснутый горшок: ее муж умер молодым, а сын мучается от хронической болезни; горшок настолько одержим ее состоянием, так отчаянно предан ее сыну, что она не способна на сочувствие. Горшок — это сама жизнь, эта частная, трагикомическая реальность, в которую вы вторгаетесь на свой страх и риск. Посмотрите, что случается, когда вы заглядываете в чужую жизнь.К 1900 г. Шолом-Алейхем создал обширный корпус рассказов, который сам по себе был столь совершенен, что ни один аспект современной еврейской жизни не остался за пределами его взгляда. Диалогические монологи Тевье; переписка между Менахемом-Мендлом, человеком воздуха, и его занудно-практичной женой; записки юного Мотла, сына кантора Пейси; цикл рассказов о старой и новой Касриловке; праздничные рассказы и рассказы для детей; разнообразные монологи — все это позволило автору разложить ход событий на составные части: распад общины, семьи и индивида68
.1905 г. стал лучшим и худшим временем для Шолом-Алейхема. Лучшим, потому что предоставление гражданских прав евреям Российской империи означало, что на рынке могут свободно появляться идишские газеты различных направлений, что двадцатитрехлетний запрет на функционирование театра на идише снят и что самые любимые идишские писатели могли свободно ездить на гастроли с чтением своих произведений. Худшим, потому что погромы напрямую коснулись Шолом-Алейхема и его семьи, заставив их уехать из любимого города Киева и фактически покинуть матушку-Россию.
Что-то произошло и с рассказами. Приспосабливая свои знаменитые монологи для слушателей, Шолом-Алейхем превращал их в театральные постановки. Монолог, написанный в форме устной речи, становился сценарием спектакля; наивный меламед
из Касриловки появлялся вновь и вновь перед космополитичной толпой волею европейского повествователя. Такие слова, как культур, прогрес и цивилизацие, возникали там, где их никогда не было. Америка была новым горизонтом, где миллионы читателей могли следить за рассказами и романами с продолжением, которые печатались на страницах популярных газет. Приезд Шолом-Алейхема в октябре 1906 г. был отмечен поспешно написанными и почти отчаянными «Сценами погрома», опубликованными на страницах ортодоксальной ежедневной газеты Тагеблат. А что с самой американской сценой? Подобно Кафке, Шолом-Алейхем имел дерзость перенести туда одного из своих вымышленных персонажей, причем произошло это почти независимо от воли автора. (Шолом-Алейхем мудро вычеркнул этот эпизод из окончательной версии «Менахема-Мендла»69.) По приезде Шолом- Алейхем обнаружил структурное сходство между российскими парвеню и американскими ол- райтниками, что дало ему возможность переработать старый рассказ. Заменив русизмы на американизмы и один карточный салон на другой, он смог изобразить тот же спад интереса к соблюдению еврейских праздников в обеих странах. Все эти изменения в риторике творчества позволили Шолом-Алейхему сделать шаг навстречу публике, мобильной как по вертикали, так и по горизонтали70.