Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа

Если бы Мангер использовал балладу просто как средство для гешпенцтер, готических по­луночных пейзажей, этот замысел оказался бы бесплодным. Но он нашел такую форму лирики, которая оказывала воздействие с помощью диа­лога, персонажа, символического пейзажа, стро­гих ритмов и рифм, повторов и языка, близкого к народной песне. Все это он сполна воплотил в пятнадцати балладах о любви и смерти, вошед­ших в его первый опубликованный поэтических сборник, Штерн ойфн дах («Звезды на крыше», 1929). Мангер был в полном смысле современ­ным певцом баллад, способным превратить свое личное видение в средство общего опыта, использовать сложные поэтические приемы, чтобы добиться чистоты тональности, которая свидетельствовала о силе народа и таланте кон­кретного поэта. Диалог между еврейской ма­терью и ее скорбящей дочерью, встреча между порочным человеком и Иисусом на перекрест­ке стали символическими картинами нового поэтического порядка. Мангер воспользовался сжатой и строгой балладной формой, для того чтобы совместить лирическую чувствитель­ность немецкого поэта, этическую чувствитель­ность современного секуляризованного еврея и драматическую чувствительность урожденного рассказчика.

Повествуя о трагической утрате и безответ­ной любви, типичная баллада передает конфликт между детьми и родителями, эросом и смер­тью, настоящим и грядущим миром. Баллады Мангера—не исключение: «Баллада о серебряной фате», «Баллада о трех белых голубках», «Баллада о красном кольце» и самая совершенная — «Баллада о свете» — все они разрабатывают тему девушки, чье ожидание суженого заканчивается смертью или потерей дома. Современный певец возвращает потертый сюжет к жизни, расцвечи­вая его — белый (чистота, непорочность, смерть) сражается против красного (любовь, страсть, жизнь) — и изображая все внешнее — свет, тьму, бурю, снег, как отражение внутреннего состоя­ния персонажей²⁶.

«Генуг гейомерт, техтерл,

Ун ойсгевейнт дем пайн!»

«Зе маме, ойфн фон фун нахт А вайсн килн шайн».

«Ну что ты плачешь, доченька?

Опять покоя нет!»

«Я вижу, мама, там, в ночи,

Холодный, белый свет».

Трехстопные строки и традиционная схема рифмовки abcb оригинала скрывают то, что мы сталкиваемся с матерью и дочерью в момент, когда они увлечены разговором о значении све­та. Для них это не абстракция. Как ни старает­ся мать развеять белое сияние с помощью про­веренной временем формулы «Да брось, тебе по­чудилось, / Скорей забудь о нем», дочь уже сли­лась с этим светом: «В нем сердце бедное мое / Сгорает, как в огне». Соблазнившись недоступ­ным белым светом, дочь идет навстречу своей судьбе и превращается в темное и зловещее его отражение. Впоследствии Мангер добавит в свою палитру еще серый и в особенности синий цвета.

Сохранив трехчастную структуру баллады и группировку персонажей по три (мать, дочь, бе­лое сияние), Мангер также подарил идишской балладе то, чего у нее никогда не было: диалог персонажей, речь которых отражает их гендер­ные и возрастные отличия (мать использует на­родный язык, тогда как речь дочери скорее «по­этическая»), пейзаж, который сочетает в себе ге­ографическую специфику и символическую на­грузку, и музыкальные характеристики, знако­мые и новаторские одновременно. Баллада была естественным жанром для такого поэта, как Мангер, сочинявшего стихи вслух, а не на бу­маге, и помнившего все свои произведения наи­зусть²⁷.

Предпочтение, отданное балладе, для идиш- ского писателя послевоенного поколения, ко­торый видел в фольклоре входной билет в Лигу Наций, имело программное значение. Овладев жанром баллады, Мангер вслед за радикальны­ми секуляризаторами, которые пытались перере­зать пуповину, связывавшую идишскую культуру с синагогой, и принять, наконец, новорожденно­го, на перепутье перевел стрелки на славянское направление. В Восточной Европе на любом пе­рекрестке стояло изображение распятого Иисуса или небольшой алтарь Деве Марии. Манифест, ознаменовавший открытие недолговечного жур­нала Мангера Гецейлте вертер (1929-1933), ри­совал апокалиптический пейзаж, где «взъеро­шенная голова Гамлета нависла над нашими бес­сонными ночами. Страдания нашего поколения оставили пятна крови и кресты, рассеянные по проселочным дорогам всего мира. Голова Христа символически плачет в нашем сне... Рука свято­го Франциска Ассизского лежит у нас на серд­це... Золотое изваяние Бааль-Шем-Това ясно вы­рисовывается на горизонте». В другом выпуске журнала Мангер клеймит идишских классици­стов за то, что они никогда не замечали «распя­тия, которое стоит прямо посреди дороги, и фигу­ру на этом распятии». Заметив человека, распято­го на кресте, современный идишский певец бал­лад мог придать вселенское звучание теме траги­ческого страдания и забросить экуменическую сеть еще дальше, чем до сказочной свадьбы еврея и царевны-иноверки²⁸.