Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа

встреча с этим реликтом идишской литератур­ной традиции по-настоящему вернула Мангера домой. Подобно любому другому еврейскому бунтовщику в первом поколении, он никогда не видел в старых песнях ничего, кроме причудли­вости и романтичности. И внезапно лежавшее на поверхности заброшенное и разрушенное на­следие оказалось частью его внутреннего мира. Мастерская его собственного отца была оргией цвета и звука, а он, поэт-ученик, никогда не за­мечал этого. Ему проще было превратить соб­ственную семью в источник мифа, чем вызывать призрачный образ Велвла Збаржера, парящего над улицами Ясс, или придумывать искусствен­ную румынско-идишскую литературу для про­дажи на варшавском рынке. О мнимом рожде­нии в Берлине забыто. Теперь Мангер мог есть свой кугелъ и сохранять его нетронутым: и его поэзия, и пародия росли прямо из родной земли. Бродерзингеры были мертвы — да здравствуют бродерзингеры\⁴⁰

Возможно, именно после встречи с Людвигом двадцативосьмилетний Мангер решил «соз­дать второй идишский фольклорный эпос после Фолкстимлехе гешихтн Переца». Для того что­бы стать идишским класикером, требовалось вла­деть шедеврами, как живыми, так и мертвыми. Для этого нужна было новая эффективная про­грамма воссоединения народа и культуры. Для этого нужно было, чтобы Мангер отбросил свой образ плохого мальчишки, свою личину одиноко­го пьяницы и стал вместо этого трезвым и поч­ти скучным пуримшпилером. И Мангеру удалось, несмотря на Великую депрессию, растущую по­

пулярность Сталина и Гитлера и последовавший Холокост, создать современную идишскую клас­сику, основанную, как и сам пуримшпилъ, на Библии.

Многое произошло с тех пор, как Перец впер­вые призвал идишских писателей вернуться к Библии (в 1910 г.). С одной стороны, теперь су­ществовал добросовестный идишский перевод Библии с иврита — это стало делом жизни аме­риканского идишского поэта, который публико­вался под библейским псевдонимом Йегоаш⁴¹. С другой стороны, историки идишской литера­туры с середины двадцатых годов увлеченно от­крывали для себя идишский ренессанс, полный вольнодумных библейских поэм, непристойных пуримшпилей и подлинных романов. То, что об­наружили или полагали, что обнаружили Исаак Шниппер, Макс Эрик, Макс Вайнрайх и Нохем Штиф, было утерянным светским наследием, созданным и исполнявшимся шпилъменер, бро­дячими еврейскими менестрелями. Это стало счастливой находкой для такого человека, как Мангер, который уже объявил о своем родстве с Велвлом Збаржером, бродерзингерами и Авромом Гольдфаденом. Теперь в роли народного библей­ского барда Мангер мог возвести свою генеало­гию еще дальше, вплоть до XVI-XVII вв.⁴².

Но тридцатые годы не были благоприятным временем для спасательных операций Мангера. Использование Библии для светских идишских целей в разгар депрессии, а также сталинского и гитлеровского террора казалось ересью как правым, так и левым. Раввин Арн Котлер, глава

Клецкой ешивы, приурочил к выходу в свет пер­вых мангеровских Хумеш-лидер («Библейских стихотворений») в польской идишской прес­се открытое письмо (в котором Мангер ни разу не упоминается по имени), опубликованное в печатном органе партии Агудас Исроэл, вы­ходившем в Вильне. Раввин Котлер отказал­ся от молчаливого презрения к гефкейрес, рас­путству, которое постоянно проповедова­ли идишские писатели, потому что Мангер ис­пользовал для своих нечестивых целей святых праотцев. «Богохульство!» — восклицал мудрец- талмудист. Для репутации Мангера в Вильне это много значило⁴³.

По другую сторону советско-польской гра­ницы Мангер считался настолько недостойным автором, что запрещено было любое упомина­ние о нем. Сама идея переселить праотцев и праматерей в галицийское местечко рубежа ве­ков казалась крамольной архитекторам лишен­ной корней и дегебраизированной идишской культуры. Сионисты, которые имели свои осо­бые отношения с Библией, хотя и в духе ориен­тализма рубежа веков и «Древнееврейских бал­лад» Эльзы Ласкер-Шюлер (1913), предпочитали переосмысливать Библию в бедуинском духе и лишь на чистом сефардском иврите. Библейская мелодрама «Иаков и Рахиль», поставленная в Варшаве палестинским театром Огелъ, могла послужить контрастом альтернативному ми- драшу Мангера⁴⁴. Он годился только для чле­нов Бунда, партии, которая питала глубочай­шую симпатию к Мангеру еще с тех пор, ког­да он единственный ставил идиш на почетное место. Этот авангард идишской пролетарской культуры, возможно, принял бы Библию — если бы она была надлежащим образом обернута в фольклор и пародию.

Чтобы разоружить потенциальных критиков, Мангер заявил, что действует из чувства сынов­ней преданности. В предисловии к Хумеш-лидер он писал: