Мосты

Дороги наши расходились. Это мы оба чувствовали. Митря заехал в Ордашей попрощаться с родными, со знакомыми девушками... Оттуда собирался прямо в Сороки. Попутных военных грузовиков - сколько хочешь: через Ордашей проходило шоссе.

Когда я вернулся, меня сразу вызвали в сельсовет:

- Вот какая история... Тебе выдана бронь!

- Это еще что за штука?

- С чем ее едят? Сейчас скажу...

Заместитель отца, бадя Маноле, страсть как любил поточить лясы где-нибудь в тени акаций.

- Значит, так... Ты на некоторое время избавлен от войны, потому что пойдешь на трудфронт... Военкомат выдал тебе бронь... Бумага так называется.

- И что я должен делать?

- Поедешь на "фабрику учителей". В Алчедар... У революции много фронтов, как сказал товарищ Шеремет.

Алексей Иосифович Шеремет - это я знал - был заведующий отделом агитации и пропаганды Теленештского райкома.

- Пока будешь бригадиром на мойке самолетов. А то я посылаю команды из одних девчат. Целый день заигрывают там с солдатами. Когда им самолеты мыть?.. Норма-то везде есть...

- Хорошенькое дело... Легче пасти табун кобылиц!

- Ничего не поделаешь... Только они у нас и остались в селе, бедняги. И на полевых работах, и в наряд ходят, и даже концерт на фронте устраивают. Ты-то, может, скоро от них избавишься... А я уж вряд ли.

4

Когда настала майская теплынь, Никэ из воды не вылезал - столько купался в Реуте, что совсем отощал. Мама боялась, что вода его всего высосет. Или заболеет легкими. Еще она боялась омутов, воронок. Как бы не утонул!

С тех пор как я стал у девушек бригадиром, Никэ уже не ходил помогать мыть самолеты. Однажды наш самолет У-2, по прозвищу "кукурузник", атаковали два "мессершмитта", которых у нас называли "щуки". Этот непритязательный "кукурузник" отлично проявил себя на фронте. Летал в темноте, как филин, заглушая мотор над немецкими окопами... Потом высыпал немцам гостинцы на голову и, маневрируя над самыми верхушками деревьев, быстро ускользал:

"Ауфвидерзейн, гутэ нахт!"

Немцы сатанели от злости.

На этот раз У-2 летел вдоль Прута с линии фронта. На заре около Бельц свернул в долину Реута. Шел почти над самой водой. "Щуки" атаковали его, строчили из пулеметов, но ничего не могли сделать: их моментально относило в сторону на два-три километра. А "кукурузник" скользил над самой водой, возле ив и ракит, и в удобных случаях сам еще отстреливался из пулемета. Случилось так, что в то утро в небо взмыли несколько советских истребителей. Совместными усилиями одна "щука" была подбита и упала в долину Вадулеки. Гончарук, начальник милиции, обзавелся парой новехоньких хромовых ботинок, а я из немецкого алюминия сработал не меньше десятка гребешков для девушек.

А мать чуть не умерла со страху. Во время воздушного боя над рекой Никэ преспокойно купался. Разумеется, домой вернулся как ни в чем не бывало. Но, получив несколько ударов метлой, рассказал все, как было...

- Вот пойдешь у меня на прополку! Помощник называется! Коней пасет... Нет, теперь будешь собирать для них траву. А то погубишь и коней и меня...

- Займись работой, дочка! Я пойду с лошадьми...

Я не узнавал деда. Не он ли поносил коней всячески? А теперь соглашается пасти...

Тем не менее я знал: слово деда - закон. Сказано - сделано.

На другой день мы встали, вместе позавтракали. Бабушка, как обычно, спросила у мамы:

- Катинка, не пора нам еще завтракать?

- Да мы ведь только что из-за стола...

- Горе мне, до чего забывчива стала...

Бабушка даже перестала ссориться с дедом. Стала кроткой и безобидной. Совсем состарилась, забывала хлеб поднести ко рту.

Дедушка связал уздечки лошадей веревкой от своего решета и пошел на пастбище, перекинув конец веревки через плечо. Кони топали далеко позади.

- Ну и пастух... будто тигров на веревке тянет! - посмеивались ордашейские старики.

Я ни свет ни заря стучал в ворота. Сколачивал бригаду мойщиц. Пока девушки собирались, я сбивался с ног. Трудно расшевелить молдаванина и приставить к делу... зато расстается он с ним на редкость легко! Тем более когда имеешь дело с бензином, соляркой, копотью. Даже блохи перестали садиться на девушек - насквозь пропитались они этим запахом.

- Долго ты нас будешь изводить, Тоадер?

- Не болтайте, девчата, вот прорвут наши фронт... тогда...

- Какие мы тебе девчата, товарищ бригадир?

- Как же вас называть?

- Барышнями...

- Долго он будет тут командовать?

- Налетай на бригадира!

- Вали! Штаны с него долой!

- Эй, Вика, Виктория! Взгляни на своего миленка...

- Ну вас к лешему...

Все девушки, а было их около тридцати, навалились на меня. Хорошо еще, что живой вырвался! Я клял судьбу, почему я не на фронте, как мой двоюродный брат Андрей. Уж лучше попасть в лапы к глухонемым, чем к бабам. Те шуток не понимают. Если и бьют, не слыша плача, то увидят слезы - и остановятся. А с девчатами не столкуешься. Ведро бензина, моторина, солярки каждый день подкарауливает меня. Да еще как ни в чем не бывало кричат:

- Эй, бригадир, сколько времени?

- Работайте... Хватит болтать!

- Нам есть охота... Скажи солдату, пусть накормит... А то не будем работать.

- Вы же только что пришли... Какого вам рожна!