Мосты

- Слушай, ты знаешь, что нос растет до самой старости?

- И уши...

- А остальное не растет...

- Хи-хи-хи!

- Катитесь вы к чертовой матери!

- А ты покажи дорогу.

Я уже с ними пытался по-всякому: и шутил, и угрожал. Напрасно. Валялись на траве, в тени самолетных крыльев. И я же должен был благодарить судьбу за то, что летчики не знают молдавского языка и не понимают их двусмысленных шуток.

Много в мире неурядиц и передряг. Война. Тяжелая война. Но здесь благоухал май. Теплый, ласковый. И весна упругими толчками гнала кровь по жилам. И девушки сплетали веночки из одуванчиков. И забывали, что на фронте погиб у кого отец, у кого брат, муж, жених. Эх, жизнь военная, вся из кусков. А девушки смеялись, болтали.

Я пытался одернуть их.

- Посмотрит на вас чужой человек и скажет: вот шалые! Успокойтесь же! Не то подумают о вас бог знает что...

- Болтливая баба не всегда слаба на передок.

- Не бойся. Кошка с бубенчиками мышей не ловит.

Вероятно, не было счастливей меня человека, когда однажды вечером я узнал, что должен приготовиться. Наутро поеду на курсы. В Алчедар.

Я пошел поделиться радостью с Викой. Всю ночь просидели с ней рядом на скале, возле Реута. Молчали, слушали, как струится вода.

Со стороны Флорешт донесся далекий перестук колес. Эшелоны мчались на фронт.

И снова тишина. Давящая, тяжелая. Тьма - хоть глаз выколи. Самолеты, подобно гигантским птицам, отрывались от земли и уходили на задание. На запад. Где-то у горизонта они казались темными черточками среди звезд... Шестерки. Девятки. Дюжины. И даже по двадцать четыре... Треугольниками по три... Звено за звеном...

- Тоадер, интересно, куда они летят?

- На Яссы... наверное...

- А утром опять надо их мыть! Ты видел, как плакала та летчица? Рвала ворот гимнастерки...

- Нашла о чем вспоминать! Была в одном экипаже с мужем... После воздушного боя привезли его убитым.

Мне хотелось забыть эти ужасы. Не знаю, как другие, но я запретил бы жениться на фронте. Нет большего горя, чем видеть, как гибнет на твоих руках любимый человек. Мгновенно, как будто задувают свечу...

- Тоадер... знаешь, что сказал Митря?

- Что?

- Велел не встречаться с тобой.

- Ты разве не знаешь Митрю...

- Нет... он серьезно...

- С чего бы?

- Наверно, мать ему рассказала... Он бы такого не выдумал.

- Что она могла ему рассказать?

- Ты не поверишь...

- Поверю, скажи наконец.

- Мать родила меня от... Нет, не могу.

- Я уже слышал эту басню... давно!

- Разве неправда?

- Вздор! Я спрашивал деда Петраке... Он на меня чуть не кинулся с косой!

- Что вы, мужики, понимаете!..

Сонно мерцал Реут у наших ног. Гнал свои волны по знаменитым пойменным лугам, меж двух пажитей - пиструенской и казанештской. Да что проку! Вода убегала в низины, не оставляя изобилия на своем пути. Не слышно было ни скрипения поливальных колес, ни голосов рачительных огородников.

В луговом разнотравье, по обе стороны реки, дремали под полной луной самолеты, словно некие доисторические ящеры.

Голос далекой гармоники встревожил тишину полей - щемящий, как плач ребенка. И снова сон окутал синие ночные луга.

- Я здесь одна... боялась бы...

- Чего?

- Степной темноты...

- Притерпелась бы... Человек привыкает к любому месту.

- Особенно женщина...

- Почему?..

- Женщины вроде кошек: свыкаются...

- Поехали на курсы! Куда лучше...

- Не пускают меня. Хватит того, что Митря подался...

- Не пишет?

- Пока нет. Должно быть, писать еще нечего. Ты тоже - спрашиваешь, как Мариуца Лесничиха. Та каждый вечер прибегает с расспросами...

Вика усмехнулась, резко поднялась с камня.

- Может, она вслед за ним хотела бы в партизаны... - пришло мне в голову.

- Как знать... Наверно, и тебе нужна такая, как Мариуца...

МОСТ ДЕВЯТЫЙ

В Распопенском лесу я остановился посмотреть на танки. Они направлялись к передовой. В сторону моей Кукоары. А теперь, подобно большим усталым животным, отдыхали на лесной поляне.

Я двигался в противоположном направлении: я все больше удалялся от Кукоары. И она от меня... Переложив десаги с одного плеча на другое, я пошел напрямик в Олишканы.

Крестьяне пололи кукурузу: земля уже основательно прогрелась.

Немцы бомбили мост через Днестр, у Резины. Белые облачка зенитных разрывов мелькали возле самолетов. Попадали редко. И самолеты, казалось, висели высоко-высоко, на белых куполах парашютов.

Я шел босиком по мягкой пашне и бормотал одну-единственную молитву:

- Дай нам бог скорей побить немцев!

На меня неожиданно напал страх. Я был один-одинешенек среди чужих. В голову лезла всякая чепуха. Тот человек, которому я носил молоко в обмен на махорку, - жена его умирала от чахотки в заброшенном поповском доме, говорил, что у немцев вот-вот появится новое секретное оружие. В его карих глазах мелькали холодные и острые, как сталь, огоньки.

Каково же было мое удивление, когда я в Алчедаре сразу наткнулся на знакомого! Директором курсов оказался тот самый Николай Трофимович, который вместе с нами ходил мимо церковной ограды к ветряным мельницам, осматривать Бравичский район. Его район был пока еще оккупирован немцами, и он из секретаря райкома стал директором учительских курсов.