Мосты (ЛП)

– Малдер, у тебя есть доказательства хотя бы одного инцидента, когда кто-нибудь сообщал о встречах с Черноглазыми детьми, впускал их в дом или машину, и был серьезно ранен или убит в результате действий этих детей?

– В этом-то и дело, Скалли… думаю… мы слышим только отчеты о происшествиях без последствий.

– Что ты имеешь в виду?

– Думаю, те, кто впускал их… уже не смогут поведать свои истории.

Скалли издала нечто среднее между скептичным смехом и многострадальным вздохом. Едва не уронив покоившуюся у нее на коленях папку, она перехватила ее и поскребла пальцем по острому краю. При этом ее взгляд зацепился за проклятое фото на экране ноутбука, и у нее вновь свело живот.

– И? – Он наблюдал за ней, словно пудель, ожидавший лакомства. – Что скажешь, Скалли? Как насчет небольшой поездки в пустыню?

Нью-Мексико. Он хотел, чтобы она полетела в Нью-Мексико. В этой тонкой папке было далеко не достаточно информации для того, чтобы превратить все эти происшествия в дело. Они обернулись трагедией для семьи, но между ними не было явной связи. Скалли не представляла, как Малдер намеревался раскрутить это, чтобы убедить Скиннера, что расследование этих случаев стоит всех расходов на поездку из Вашингтона в маленький городишко в Нью-Мексико. Ей стоит сразу же охладить его энтузиазм.

Нью-Мексико. Тепло. Даже в это время года. Сухо. Тепло. Ее руки покрылись мурашками под пиджаком. Ей казалось, что сырость пронизывала ее до костей. Проклятье, проклятье, проклятье…

– Полагаю… – она сглотнула. Проклятье. – Мы можем уделить этому денек. Поговорить с местными, посмотреть… видел ли кто-нибудь еще этих детей и случилось ли потом с ними что-нибудь дурное. Если ничего из этого не выйдет, утром мы вернемся домой.

Выражение лица Малдера изменилось. Его губы двигались, но он словно бы не мог сформулировать слова. Он уставился на нее так, словно она только что заявила, что трава фиолетовая.

Скалли сделала глубокий вдох и изо всех сил попыталась придумать довод, делающий ее готовность хотя бы отдаленно рациональной. Что-нибудь научное, что-нибудь о потенциальном заражении опасными токсинами, правительственных экспериментах в отдаленных районах, о промывающей мозги деятельности культа, редких детских болезнях, затрагивающих окраску глаз – что-нибудь, придающее смысл этой внезапной уступчивости и обеспечивающее ее интересу хотя бы отдаленно профессиональную подоплеку. В лучшем случае, существовала же угроза здоровью людей, требующая расследования, но даже это не имело никакого касательства к ФБР, а тем более к «Секретным материалам», и в конце концов Скалли отбросила все отговорки, понурилась и произнесла бесцветным голосом:

– Мне холодно.

Потрясенный вздох Малдера повеселил бы ее, не будь это все таким печальным.

– Только не проси меня объяснить это Скиннеру, – добавила она несколько более резким тоном, ткнув в его сторону папкой с документами.

Малдер поднял руки вверх и изобразил на лице нарочитое простодушие.

– И думать не смел.

С этими словами он наконец закрыл чертов ноутбук и, взяв его со стола, прижал к бедру.

Темнее всего перед рассветом. Потому что она знала, знала, что каким бы сложным, шатким и запутанным все это ни было, даже если ничего не образуется, она сможет вслепую протянуть руку, и он схватится за нее, удержит ее голову над водой и не позволит утонуть под проливным дождем. Ей почти нечего было прятать, когда все это рухнуло.

И все же она ощущала на вкус тепло и свободу, что наводняли ее безмолвные сны. На какое-то время ее устроит и просто удобство. Ей нужно было, чтобы все замерло, устоялось и восстановилось. И эта Скалли, этот правительственный агент в модных костюмах, с аккуратно нанесенной помадой, сложными научными теориями и умением разбираться с бумажной работой – это все, что она знала. Внутренний голос, каталогизирующий изменения в ее теле вроде артрита, старческой дальнозоркости и новых всплесков уровней эстрогена, знал, что впереди ее ждал обрыв – точка, где нужно выстроить мост или проложить совершенно новый отдельный маршрут. Но сегодня… ее звало Нью-Мексико.

***

– Да брось, Скалли. Сделаем что-нибудь для удовольствия. Просто повеселимся. Помнишь, что это значит?

Они в бегах уже много недель. Чувство близости и теплоты прекрасно в определенном горько-сладком смысле, но любая улыбка кажется немного омраченной. Рана от потери сына еще слишком свежа для них обоих. Они лишились своей работы, но снова вместе – в дороге и в своей стихии. Никаких больше наполненных тоской писем и отчаянного желания увидеться или прикоснуться друг к другу хотя бы мельком. Она может засыпать в его объятиях, может спать так, как, ей казалось, у нее не получалось уже целую вечность.