Мосты в бессмертие

Вот он уже свернул с Большой Якиманки в переулок, обогнул угол разрушенного бомбой дома. Миновал третий и пятый номера. В снеговой пелене чернела арка знакомого парадного. Костя спешил. Ему непременно надо видеть Анну! Безотлагательно! Одним духом он взлетел на третий этаж, отпер обшарпанную, с многочисленными отметинами фомки дверь и ступил в темный коридор. Щелкнул выключатель. Где-то в конце, подобно путеводной звезде, в полнакала загорелась двадцативаттная лампочка. Первый шаг, второй, третий. Скрипнула половица. Следующая скрипнет через восемь шагов. Но сначала он заглянет в комнату Токаревых. Там темно. Окно закрыто маскировочной шторой. Вот кто-то дышит на железной кровати в углу. Блеклый свет, брызнувший из коридора, отразился в никелированной шишечке. Кроватная сетка едва слышно скрипнула.

– Аня?! – позвал Костя.

– Наконец-то… – едва слышно прошелестел сумрак.

Вот она поднялась с кровати. На ней лишь нижняя сорочка, шелковая с бледно-розовым кружевом – его подарок. Вот она шарит руками на стуле – ищет платье.

– Не надо! – прошептал Костя. – Надень сразу пальто. Мы пойдем на чердак.

Аннушка старше его на три года, но он привык относиться к ней, как к младшей, и она всегда без прекословий повинуется ему.

Они пристроились в самом теплом месте, у печной трубы. В пасмурную погоду дядя Леша-истопник раскочегаривал в подвале котел, и на чердаке, согреваемом печными трубами, становилось чуть теплей, чем на улице.

Он впивался в ее тело пальцами, мял его и вертел. Ставил на колени и вонзался сзади, укладывал на спину и, прижав ее дрожащие колени к груди, вонзался снова. Она, закусив зубами запястье, едва слышно стонала под его напором, ее пепельная коса растрепалась, щеки порозовели, лоб и худенькая спина покрылись испариной. Совершенно обнаженное, ее тело белело на серой подкладке его пальто. Со стропил, из-под потолка, на них равнодушно смотрели нахохленные голуби. Снаружи, над пустынным московским мраком бесновалась первая метель.

Иссякнув, он завернул ее в пальто, рухнул рядом в чердачную пыль, задремал.

– Что с тобой? – услышал он сквозь сон. – Ты словно с цепи сорвался… Я уж думала – ты меня сожрешь… Словно взрослый мужик…

– А я и есть взрослый, – прошептал он. – Завтра в восемь утра у призывного пункта…

* * *

Им так и не довелось проститься. В шесть утра его разбудили не поцелуи Аннушки, а Мишкина басовитая воркотня:

– Вставай, призывник! Вставай, вставай…

Костя поплелся следом за ним на холодную кухню, не позволяя себе думать о том, что это, может быть, в последний раз. В последний раз Мария Матвеевна в темно-коричневом шерстяном платье, с ниткой бус из поддельного жемчуга на шее, уже полностью прибранная для отправки на службу. В последний раз ее клетчатый передник, в последний раз ее взгляд, словно липкий пластырь, пристальный, оценивающий.

Костя ел знакомую еду, запивая ее чаем из знакомого фаянсового бокала с синей розой на боку. Бабуля молча смотрела на него с противоположной стороны стола.

– Ну что тут у вас? Проводы? – спросил Мишка.

Он оказался уж совсем одет в потертое габардиновое пальто и зачем-то в кирзовые сапоги.

– Куда ты, Мишка? – угрюмо спросил Костя. – Как все, в бойцы трудового фронта определился?

– Мишка!.. – отозвался тот. – Тебе ли, непутевому недорослю, меня, старую московскую интеллигенцию, словно собачонку, подзывать?

– Интеллигенция вся по тюрьмам…

– Ну да! Зато бандюки, как ты, на свободе!

– Тише вы! – шикнула на них Мария Матвеевна.

Она уж облачилась в гимнастерку, шинель и валенки. На голову, поверх синего берета повязала пуховый платок. Большая коричневая сумка висела у нее на боку.

– Я на службу, а вы прекращайте болтовню… Простим друг другу и… быть по сему! – голос ее внезапно пресекся.

– Ты, дядя Миша, куда теперь? – примирительно сказал Костя. – Окопы рыть?

– Окопы рыть, – эхом отозвался тот.

Мишка шагнул к двери, прижимая к груди узелок с простецкой провизией.

– Что ж вас на окопах и не кормят?

– Не кормят. Да и пустое это дело! Видел, на Тверской баррикад нагородили? Смешно и грустно.

– Видел и баррикады, видел и бойцов в белых тулупах. Сибирские дивизии подошли, дядя Миша. Ты погоди-ка…

Костя кинулся в свою комнату. Там, под кроватью, в старом фанерном чемодане он хранил свой неприкасаемый запас. Торопясь, чутко прислушиваясь, не хлопнет ли дверь, достал три банки тушенки и пачку американских галет. Дверь хлопнула, когда он уж выбегал в коридор. Пришлось неодетым тащиться на промерзшую лестницу. Он догнал Мишку на лестничном пролете между первым и вторым этажами. Сунул в руки подарки.

– Не хочу брать! – огрызнулся Мишка.

– Бери! – Костя насильно рассовал банки по карманам его потрепанного пальто, а галеты сунул за пазуху. – Живи, интеллигенция. Живи и верь, что Москву не сдадут.

Он бежал вверх по лестнице, перепрыгивая ступеньки. Внизу хлопнула дверь парадного. Дядя Миша ушел на Калужскую заставу рыть окопы…

Бабуля ждала его по ту сторону обшарпанной двери, в квартире.