Мосты в бессмертие

Гаша с первого раза провалила экзамены в медицинский институт и устроилась работать в больницу санитаркой. В следующем, 1940 году решила поступать на вечернее отделение, и это ей удалось. Конечно, приходилось нелегко: днем пропахшая карболкой больничная лаборатория, вечером – лаборатория учебная, лекции, семинары. Гаша в семье считалась «гадким утенком» – высокая, угловатая, замкнутая.

– Она нашла себе достойное применение, – говорила о младшей дочери Александра Фоминична. – С такими внешними данными и складом ума ей не просто будет найти себе достойную пару. А так…

Это «так» поглощало Гашу целиком до тех пор, пока на Киев не упали первые бомбы.

Тем временем Александра Фоминична, казалось, и думать забыла и о дочерях, и о внучках. Как-то Гаша, между делами и занятиями, услышала краем уха, будто ее мать встречается с мужчиной, возраст которого ненамного превосходит года ее старшей сестры, Евгении. Они стали редко видеться и еще реже говорить друг с другом. Так продолжалось, пока в их город не пришла война. Александра Фоминична и ушла из Киева в платье из хорошего крепдешина неброской расцветки, в летней соломенной шляпке, в туфлях, сшитых на заказ хорошим киевским мастером. В дороге, на тяжелом, запруженном беженцами пути от киевских предместий к Запорожью, она сменила модельную обувь на кирзовые ботинки, а шелковое платье на простую, без притязаний на стиль одежку младшей дочери. Льняные юбка и блузка с гашиного плеча сидели на Александре Фоминичне, как на корове седло. Большая, ой большая выросла у нее дочка! Широкоплечая, костистая и… надежная. Но, с другой стороны, в таком гардеробе была и своя польза. Модные шмотки удалось в пути выменять на самое необходимое. Простая одежда, в прошлой ее жизни уместная лишь для работы на дачном огороде, позволила ей чувствовать себя комфортно в унылой, напуганной толпе, заполнившей в те дни дороги, ведущие на восток. Однако сама Александра Фоминична к унынию не имела таланта. Она не жаловалась, когда приходилось по нескольку километров тащить усталую Олю на руках. Она не выказывала страха, когда им приходилось искать убежища в покинутых, выгоревших селениях. Ее не пугали ужасы переправ, когда вздыбленная тяжелыми бомбами вода потоками обрушивалась на них. И внучки брали с нее пример, терпели, не поддавались усталости и страху.

– А голодать полезно, – говорила им бабушка. – Честно говоря, я поразилась, увидев тебя после долгой разлуки, Лена! На что это похоже? Щеки видно из-за спины! К чему готовила тебя твоя мать? Булочнику в жены? Совсем другое дело теперь.

И Лена сосредоточенно пережевывала подсохший мякиш сероватого хлеба, скупо смазанный волглым маслицем. И Оля безропотно ела пахнущую тиной рыбную похлебку, щедро подаренную им чужим, грязным дедком – простым рыбаком.

– Мы отбросили все наносное, лишнее, – говорила Александра Фоминична напуганным воем вражеских штурмовиков внучкам. – А вам, доченьки, в чем-то даже повезло. С малых лет узнаете цену жизни. Увидеть такое! Стать свидетелями исторических событий! Право слово, ради этого стоит жить! Мужчины и война! Два этих жизненных явления неразрывны! Скоро, скоро вы постигните суть этих слов, девочки мои!

Обгоняя их, скорым маршем пылили по дорогам Украины отступающие части Красной армии. И Гаша чаще стала видеть тревогу в материнских глазах.

– Жалко людей, все погибнут… – тихо приговаривала Александра Фоминична, прижимая к себе перепуганных девочек.

Но слова ее слышала одна лишь дочь. Грохот разрывов, плач, стоны раненых, рев перетруженных моторов висели над украинской степью тем страшным летом.

* * *

Александра Фоминична перестала храбриться девятнадцатого августа. Утро того дня они встретили неподалеку от Запорожья, куда так стремилась обе, и Гаша, и ее мать. С чего им в голову втемяшилась странная блажь, будто вражеские армии не дойдут до этих мест? Как назывался тот городишко? Александровка? Михайловка? Борисовка?

С вечера они никак не могли устроиться на ночлег. Хаты, риги, сараи, загоны для скота – все помещения, каждый квадратный метр жилого и нежилого пространства, прикрытый крышей, был занят людьми: раненые бойцы, беженцы, штабы отступающих или пытающихся обороняться войсковых подразделений, сутолока, вонь человеческих и лошадиных испражнений…

– Чистилище, – бормотала Гаша. – Это чистилище, мама!

Оля и Лена смертельно устали и постоянно усаживались в дорожную пыль. Подгонять их не было смысла – девочки выбились из сил, и Гаша взяла младшую на руки. Но как быть со старшей? Да и Александра Фоминична утомилась и примолкла.

В конце концов они притулились на краю дороги, у орудийного лафета. Расчет пушки-сорокопятки приютил их. Девочек уложили на телеге, между ящиков с боеприпасами. Женщины устроились у огня. Гаша устала, и сон не шел к ней. До наступления рассвета слушала она рассказы усатого лейтенанта о том, как их полку чудом удалось вырваться из киевского котла. О ковровых бомбардировках, о напитанной кровью земле, о незахороненных мертвецах, оставленных ими на произвол захватчиков. И о живых, чья участь была еще хуже.