Мосты в бессмертие

Гаша не спеша собирала вещи в старый, сохранившийся от киевской жизни фанерный чемодан. Смена белья, подаренное доброй Клавдией сатиновое платье в светлую клетку, удобные, на шнурках ботинки. Ранним утром по холодку за ней придет машина. Та самая трофейная полуторка, что возит дрова и гробы на кладбище. Их ждет пыльная, долгая и опасная дорога в Ростов-на-Дону. А обратно в свежевыкрашенном зеленом кузове они повезут раненых советских солдат. Пленных – материал для экспериментов Отто…

– Я видела ту женщину, – Александра Фоминична заговорила внезапно.

– Которую, мама?

– Не притворяйся, ты знаешь, о ком я…

– Фройляйн Аврору?

– Да. Невесту нашего благодетеля. Ты хорошо ее рассмотрела?

– Мама!

– Или ты, читая молитвы, не подняла глаз от своих чашек? Или ты обезумела от радости при виде своего благодетеля? Оттаяла после долгой разлуки?

– Мама!

– А я ее рассмотрела…

Александра Фоминична приблизилась. Гашино сердечко дрогнуло от радости. Шаг матери снова сделался прежним, как в детстве, легким, энергичным. Ожидая ее прихода, Гаша всегда и неизменно узнавала мать по звуку шагов. Дочь была уверена в том, что даже среди плотной толпы, топающей, шаркающей, долбящей каблуками всех фасонов, она сумеет расслышать ни с чем не сравнимый перестук каблучков своей матери. И ей, дочери, нет никакого дела до войны, до уродливых, тяжелых ботинок, в которые сейчас обута ее мать. Здесь, в степи, в чужом доме, она слышит легкую поступь своего навек утраченного детства.

– Она носит на своем теле образок твоей прабабки. Богородицу. Ты видела? – Александра Фоминична всхлипнула.

Гаша молчала. Она отложила в сторону нож и недочищенную картофелину.

– Наверное, Женя мертва. Иначе каким образом эта женщина могла заполучить образок?

– Зачем, мама…

– Только спросить, узнать, как и когда она встретилась с Женей. Пусть только скажет и тогда, пожалуй, может оставить образок себе.

– Мы в их власти, мама.

– Я хочу узнать о судьбе своей дочери, я имею право…

– Мы бесправны, мама…

Но Александру Фоминичну было не унять. Она уже схватила Гашу за руку, она вытягивала шею, силясь заглянуть в дочерние глаза.

– Спроси у него, – шептала она. – Через него узнай! Ведь вы же… близки? Я сама видела…

Слезы хлынули внезапно. Они потоком покатились по щекам Гаши, и лицо сразу сделалось мокрым. Слезы затекали за широкий ворот старой Серафимовой рубахи. Руки и все ее исхудавшее тело разом сделались тяжелыми, и Гаша привалилась к материнскому плечу.

– Давай уж будем считать, что она мертва, мама… Давай! Так будет легче, наверное…

– Не волнуйтесь, женщины, – послышалось из-за печки. – Я убью ее. Я верну образок Гаше. Я убью их всех. Бабка Юлка благословила меня. Вот так!..

Голосок Леночки пресекся.

– Я с сестрой, – мрачно заявила Олька. – Я тоже хочу!

– Не волнуйся, дочь, – Александра Фоминична схватила Гашу за плечи. – Я спеленаю их обеих. Они до скончания фашистских времен не выйдут из дома. Аминь.

Она перекрестилась внезапно и неумело.

Глава 7. Костя

Знобкая, слякотная зима сменилась короткой, пыльной весной. А потом на город обрушился зной. Поначалу он лился с небес, животворящий, оживляющий. Но к концу мая превратился в топкое болото, поглотившее город. Зной раскалил мертвую броню подбитых танков, он разогрел белую пыль, он высосал влагу из почвы. Зной был повсюду. Зной сочился меж камней, зной стелился по-над рекой, стекая с берегов в медленное русло.

Они привыкли к ростовской жизни, привыкли к отдаленному грохоту передовой, привыкли к вою штурмовиков над головами, привыкли к писку крыс-трупоедов, в невероятном количестве расплодившихся под руинами, приспособились к полуголодному солдатскому пайку. Жизнь покатилась по наезженной колее прифронтового быта. Мосты за их спинами отстраивались, руины оживали. Жизнь казалась им простой и осмысленной. Они несли службу и были в более выгодном положении, нежели те, кто бесцельно бродил среди развалин и по уцелевшим улицам – неприкаянные люди, в одночасье потерявшие дом и кров – беженцы.

До наступления нового года Ростов-на-Дону хоронил своих мертвецов. Бойцы похоронных команд, словно муравьи, копошились на кирпичных осыпях, растаскивали почернелые бревна пожарищ, рыли братские могилы. Скорбный их труд не прекращался ни на день. Смрадный воздух очистился. Может, и остался еще кто-то под руинами. Наверняка так оно и есть. Что ж, пусть каменные осыпи станут им могилой до поры, когда утихнет война, когда дожившие до мирных времен примутся заново отстраивать свои жилища.