Мосты в бессмертие

Гаша пыталась унять тревогу, занимаясь привычными делами, но все валилось у нее из рук – и перо, и ерш для мойки посуды. Она бродила по лаборантской, словно неприкаянная, выбегала в раздевалку, прислушивалась. Из раздевалки было три выхода, один – на улицу, два других – в соседние помещения, чайную и обиталище Гаши – лаборантскую. Гаша постояла в замешательстве. Во рту пересохло, знобило, мучительно хотелось приложить ладони к горячему боку самовара, залить внутреннюю дрожь горяченьким, но она почему-то не решалась. Наконец в соседнем помещении, в чайной, послышались шаги и приглушенные голоса. Она слышала чужой, резкий, женский голос. Наверное, так говорила фройляйн Аврора. Там, в чайной, находился и третий человек. Близкий и чужой, знакомый и не познанный, полуденный и ночной – доктор Отто Кун.

Гаша дрогнула, услышав, как изменились его интонации. Это был другой Отто. Не лощеный, аккуратный, сосредоточенный ученый, военный врач, застегнутый на все пуговицы элегантный карьерист. Это был ночной Отто, расслабленный, сластолюбивый, эгоцентричный эпикуреец. Поначалу собеседники говорили друг с другом на венгерском языке, и Гаша, сколько ни прислушивалась, могла разобрать лишь отдельные слова. Только те, что доктор Отто не раз говорил ночью наедине, расслабленный, изнуренный ее ласками.

Гаша вернулась в препараторскую, плюхнулась на обшарпанную табуретку. Часть стены, отделявшей чайную от препараторской, была остеклена, и Гаша могла видеть потрепанный кожаный диван, стоявший в углу соседней комнаты, Аврору и Отто на нем. Он обнимал эту красивую, элегантную женщину и твердил, как школяр твердит добросовестно выученный урок:

– Птичка моя сладкогрудая, сочная ягодка моя… как же я мечтал напиться твоим соком… я томился… я терпел тоску… ах, как же я ждал…

А она отвечала ему поцелуями. Целовались они громко, не таясь, так, словно ее, Гаши, вовсе не было поблизости. Даже дверь не прикрыли. А между тем она сидела в соседней комнате на шатком табурете и в смятении жевала кончик косы. Время от времени их голоса умолкали, Гаша слышала негромкую возню, ее тихие стоны и ласковые просьбы:

– Не сейчас, Отто, умоляю, не сейчас… Как же ты любишь заниматься этим на людях… чтобы непременно кто-то слышал и знал… Зачем? Я просидела неделю в холодном погребе, в плену… Эдуард мертв… Я испытала ужас…

– Ужас и наслаждение – родные братья, – ворковал Отто. – Похоть и целомудрие – близнецы. Сейчас сюда войдет старина Курт и увидит нас… увидит тебя полуобнаженной в моих объятиях… Как ты думаешь, он может оказаться тайным эротоманом?

Доктор Курт не замедлил явиться. Он вошел в лабораторию, рассеянно снял и повесил на вешалку шинель, переобулся, накинул белый халат. Гаша следила за его эволюциями через остекленную стену препараторской. Вот он открыл дверь, вот увидел пару, вот легкое смущение мелькнуло по его лицу. Доктор кашлянул, и в то же мгновение Гаша услышала смех Авроры. Ах, как заразительно умела смеяться невеста господина Отто! Словно не просидела неделю в холодном погребе, словно не видела гибели товарища! Они продолжили разговор на немецком языке, и Гаша вздохнула с облегчением. Теперь она понимала каждое слово.

– Я обижена, доктор Кляйбер! – проговорила Аврора. – Уязвленная равнодушием жениха, я отправилась на поиски иных удовольствий, и вот что получилось… Эдуард мертв! Милый, веселый, одаренный…

– Что же поделать, фройляйн! Война! – вяло отозвался доктор Курт.

– На войне тоже есть жизнь! – возразила Аврора. – Вот, к примеру, ваша лаборантка. Хорошенькая девица! Чистенькая! Только слишком уж худая. И… – Аврора на минуту задумалась. – Молодая уж очень. Я подумала было, что у Отто с ней шашни, но потом отказалась от этой мысли.

– Почему же, милая? – голос Отто звучал нарочито игриво.

– Хм! – видимо, Аврора вскочила, забегала по комнате. Она то скрывалась из вида, то снова появлялась. Гаша слышала дробный перестук ее каблучков. – Ты знаменит своей щедростью, Отто. Если б ты спал с этой девицей, то наверняка купил бы ей приличное платье. А так… Она выглядит, как кухарка.

– Да она и есть… – едва слышно произнес Отто.

– Не стоит баловать персонал, – решительно возразил доктор Курт. – Эти люди – слуги рейха и обязаны знать свое место. Они сыты, они не замерзают, их дети живы. Чего еще может желать славянин?

– Ты должна быть снисходительна к ней, Аврора, – добавил Отто.

– Штурмбаннфюрер Зибель говорил, что русские дики и ненадежны, – попыталась спорить Аврора. – И я успела в этом удостовериться.

Она внезапно сникла.

– Они хотели скормить Эдуарда поросенку… Я видела его мертвое тело. Обнаженное, посиневшее. Они забрали его одежду и хотели уже… Если бы не Зибель, если бы не ты, Отто…

– Успокойся, ягодка моя, – Отто снова обнял ее.

– Эта ваша Глафьирья – такая же. Под овечьей шкурой прячется волк…

– Медведь! – поправил ее доктор Кляйбер, сосредоточенно протирая очки.