Мосты в бессмертие

Штурмбаннфюрер Зибель со своим штабом расположился в здании школы. Там, над резным коньком крылечка висел флаг со свастикой, стояли часовые с автоматами наперевес. На школьном дворе, под специально построенным навесом стоял «мерседес» Зибеля, там же ночевали пять мотоциклов его эскорта.

Своих подчиненных Зибель расквартировал в школьных классах. Себе и Рейнбрюнеру отвел отдельные кабинеты. Особое помещение выделил для штаба и связистов. Гаша и не узнала бы об этом, если б не злополучная ночевка в яме.

Отто тащил ее, не скрываясь, от церковной ограды до школьного двора через площадь. Его затянутая в кожу рука, крепко сжимала ее плечо.

– Мне больно, больно! – шептала Гаша. – Зачем вы тащите меня? Разве я провинилась?

– Wie ich bedauere, dass ich nicht Ihre Sprache kennen! Ich verstehe nicht, verstehst du nicht![41] – шипел Отто. – Warum ist das sklavische Unterwerfung? Warum die Gleichgültigkeit? Wenn Sie mit einem Messer auf die Lebenden abgeschnitten werden, und Sie müssen nicht über den Widerstand zu denken! Ja, ich will? Sie nicht davon? Mir wurde bewusst, dass jemand mit dir rede! Spottete über Sie! Es war ein Angriff! Sie müssen jetzt sagen alle: wer mit Ihnen sprechen und sagte, dass![42]

– Разве вы все позабыли? – недоумевала Гаша. – Вы же говорили со мной по-русски… всегда по-русски…

– Sie können Russisch zu lernen. Es ist möglich, sein Wissen zu perfektionieren. Aber um zu verstehen Russian ist nicht möglich! Es ist nicht möglich![43] – рычал Отто.

Он втащил ее в школьный коридор. Часовой при входе стал по стойке смирно и салютовал его полковничьим погонам. Рейнбрюнер – верный пес у хозяйского порога – изумленно вытаращился. Гаша сжалась, думая, что Отто распахнет дверь штурмбаннфюрера ногой. Но этого не случилось. Отто бесшумно открыл дверь, втолкнул Гашу перед собой. Зибель сидел за обшарпанным, заваленным бумагами, директорским столом. В углу, возле двери шмыгал носом плюгавый телефонист с нашивками шарфюрера.

– Посмотрите, штандартенфюрер, – в голосе Отто звенел металл. Он словно вырос на голову, свойственная ему отстраненная задумчивость испарилась без следа. – Посмотрите на эту девушку! – Отто положил ладонь на гашино плечо, и его рука показалась ей невероятно тяжелой. – Она потеряла многое. Дом, близких, возможность продолжать образование – все унесла война. Но она не унывает, потому что это справедливая война за освобождение ее народа от власти… быдля!

Отто говорил на немецком языке, но слово «быдло» он произнес по-русски, смешно коверкая, и Гаша невольно улыбнулась. Ответная улыбка Зибеля оказалась внезапной.

– Быдло? Там на задравках комендатуры, – проговорил штурмбаннфюрер по-русски. Он говорил чисто, не задумываясь над выбором слов, почти без акцента. – Sie zogen die Leichen[44] односелян! Да! Als Strafe für versuchte Fräulein schoss ich heute von drei Geiseln. Shot! Nicht hängen! Bekleidung auf die Leichen von Kugeln durchbohrt, mit Blut beschmiert, aber sie sind immer noch sie nackt ausgezogen und zog sollst! Wilde Leute![45] Быдло! Von wem willst du sie freizulassen? Von sich selbst? Vergebliche Mühe![46]

Зибель выбежал из-за стола и встал перед ними, заложив костистые ладони за ремень.

– На задворках… – тихо проговорила Гаша, но Зибеля было не остановить.

– Fräulein Sweetheart! Sie sind zu jung und nicht vom Bolschewismus vergiftet, im Gegensatz zu den Bauern! Sie lachten, wenn gestürzt Leiche in einen Graben! Sie forderten, dass die gutmütigen ungarischen Schnaps in Zahlung für die Arbeit! Nein, der Feldherr der zu liberal mit ihnen! Ungarn ist nicht hart genug![47]

Гаша желала бы обратиться в камень. Ах, если б можно было окаменеть, потерять чувствительность, утратить возможность думать и двигаться и стоять здесь, в бывшем кабинете директора горьководсткой начальной школы. Стоять монументом до скончания веков.

– Аминь… – едва слышно произнесла Гаша.

– Правильно! – рявкнул Зибель. – Молитесь за ваших соплеменников! Они бессердные, безбожные твари! Р-р-рабска пор-р-рода!

– Наверное, вы слишком поторопились… наверное, не стоило… – Отто говорил едва слышно и на родном языке. Гаша обернулась на его голос. Они были почти одного роста, но она впервые за долгие недели их знакомства прямо посмотрела в его глаза. В сумеречном, зимнем свете они казались иссиня-фиалковыми, сверкающими и холодными.

Внезапно дверь, ведущая в коридор, приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова в толстом клетчатом платке. Плаксивый тенорок проблеял:

– Ваше сиятс-с-ство! Донес-с-сение извольте ли принять? Dringende Nachrichten![48]

Гаша вздрогнула. Этот самый детский тенорок слышала она, сидя в лютую стужу на дне ямы…

В кабинет Зибеля просунулся остренький нос, следом за ним протиснулась согбенная фигура, подпертая кривой клюкой. Узкое, словно шило, тело сотрясалось в нервном ознобе. Юркие глазки обшарили внутренность комнаты. А взгляд-то пронзительный, колючий, зоркий! Метр за метром он исследовал комнату, пока наконец не споткнулся о Гашу.