Мотив

Дэн-Реебрович покинул трибуну. Комиссия тяжело и сложно молчала. Председательница растерянно-сосредоточенно перелистывала свои бумаги, бог знает зачем заведенные ею когда-то, а теперь бог же знает для чего разложенные на столе. Постоянное усилие вспомнить название запретного плода, как будто отведанного когда-то, на простом и добром лице представительницы Минздрава стало еще напряженнее. «Как ни поверни, — думал, наверно, каждый, — а статья-то в «Правде» была».

— Что будем делать, товарищи? — поинтересовалась председательница, шевеля карандашом в кудели на голове. — Продолжим обсуждение сценария или вынесем на голосование предложение товарища… э-э… Дэн-Реебровича?.. Какие будут предложения? Прошу-прошу, поактивнее, время дорого, товарищи…

Комиссия продолжала молчать. Неделяев забеспокоился. Надо было предпринять что-то, повлиять на ход совещания, но ничего решительного не приходило в голову. Не возник дерзкий толчок, недоставало, если хотите, некой наглости — того, чем в избытке обладал неунывающий Дэн-Реебрович. Воля была скована, будто предстояло вмешаться в ритуал, отработанный до трепетной святости, ставший неизменным.

— У меня есть предложение, — подала голос представительница Минздрава, и лицо ее симпатично прояснилось, избавившись на время от выражения озадаченности. — Давайте отложим голосование до завтра. Прозондируем мнения… уточним точки зрения… Это не помешает…

— Превосходно! Отличное предложение! — неожиданно зычно гаркнул старичок, выступивший первым. — Это именно то, что нам и требуется.

— Все согласны собраться завтра? — повеселев, осведомилась председательница и, как бы не расслышав отдельные недовольные замечания, оповестила: — Итак, завтра в это же время будьте любезны. Арревуар, месье и месдамес.

И озадачила, очевидно, не одного только Неделяева, размашистыми озорными жестами, с какими принялась собирать и запихивать в портфель свои бумаги.

В вестибюле Неделяева догнал Дэн-Реебрович. Азартно поблескивая сумрачными зрачками, он похлопал Неделяева по плечу, приговаривая:

— Вы очень правильно себя ведете. Молчите, и все будет в порядке…

3

В свою узкую, как щель, комнату приятель Неделяева имел обыкновение возвращаться не раньше восьми вечера. Сейчас он, может быть, выходил из вестибюля телевизионного комплекса в Останкино, чтобы тотчас же направиться в пивной бар, выпить свои ежедневные пять-шесть кружек пива, заедая его хрустящим поджаренным картофелем из целлофановых пакетов. Если нырнуть в метро, доехать до станции «ВДНХ», а там — мимо монумента покорителям Космоса — выйти на улицу академика Королева, то можно появиться в баре как раз тогда, когда приятель примется смаковать первую кружку. Так Неделяев и сделал.

Вокруг монумента покорителям Космоса высились грязные и плотные мартовские сугробы. Начало смеркаться, запахло морозцем. Неделяев, посмотрев влево-вправо, перескочил через трамвайные пути и направился вдоль улицы академика Королева. За неоновой вывеской «Фрукты — овощи» обозначилась другая — «Пиво». Возле крылечка с четырьмя ступеньками на три стороны толпились мужчины и женщины того потрепанного, иногда затрапезного, вида, какой присущ завсегдатаям подобных непритязательных заведений. Еще издали Неделяев стал выискивать взглядом приятеля.

Приятель стоял в коридорчике у входа и курил, отхлебывая между затяжками пиво из тяжелой кружки. Щурясь, он напряженно всматривался во что-то перед собой, одному ему видимое. Затаившись за группой шумноватых парней, вынесших свои кружки прямо на улицу, Неделяев некоторое время наблюдал за другом.

Перемены, происшедшие с ним всего лишь за полгода, ошеломили и испугали Неделяева. А еще говорят, что полгода — срок небольшой. Тогда подскажите, куда подевался за этот небольшой срок человек, восхищавший множество людей своей редкостной красотой: чеканной выделки смуглое сухощавое лицо — в целом; чистый высокий лоб под черными волнистыми прядями, дерзкого росчерка брови, тонкий с горбинкой нос, но главное — глаза. Непроницаемо темные, излучающие глубинный — живой и напряженный — свет. А нижняя губа прихотливо прогибалась вправо, что, впрочем, нисколько не портило это прекрасное лицо, а, напротив, делало его еще более обаятельным.

Сейчас Неделяев недоверчиво рассматривал — у него защемило сердце от того, что он увидел, — полуопустившегося, почти старого человека с сильно поредевшими и поседевшими волосами, с глубокими и извилистыми морщинами на лбу и вокруг рта; нос усеяли черные, словно булавочные уколы, поры, а все лицо выглядели вялым, одутловатым. И даже обычные, не нарушенные пока тщательность и опрятность в одежде не ослабляли этого впечатления. Скорее — усиливали. А ведь приятелю едва ли стукнуло сорок лет. Неужели история с этим несчастным сценарием — о мелиораторах — так уходила, так сокрушила его?..

— Хоп мали! — удивился приятель, когда Неделяев неожиданно появился перед ним.