Мотив вина в литературе

Римляне империи времени упадка
ели, что достанут, напивались гадко…

(«Римская империя времени упадка…». С. 363.)

Гитлеровские обноски
примеряет хам московский,
а толпа орет ему «ура!».
<…>
Ну, а может, это только сброд?
Просто сброд хмельной раззявил рот?

(«Гоп со смыком». С. 588.)

А то ведь послушать: хмельное, орущее, дикое…

(«Меня удручают размеры страны проживания…». С. 511.)

Слишком много всяких танков, всяких пушек и солдат.
И военные оркестры слишком яростно гремят,
и седые генералы, хоть и сами пули льют, —
но за скорые победы с наслажденьем водку пьют.
Я один. А их так много, и они горды собой,
и военные оркестры заглушают голос мой.

(«Перед телевизором». С. 572.)

Мотив алкоголя / пьянства выполняет явно дискредитирующую функцию в изображении Сталина и его окружения:

Он маленький, немытый и рябой
и выглядит растерянным и пьющим…
<…>
Его клевреты топчутся в крови…

(«Арбатское вдохновение, или Воспоминания о детстве». С. 384.)

Стоит задремать немного,
сразу вижу Самого.
Рядом, по ранжиру строго,
собутыльнички его.
<…>
Сталин бровь свою нахмурит —
Трем народам не бывать.
<…>
А усы в вине намочит —
все без удержу пьяны.

(«Стоит задремать немного…». С.366–367.)

Вряд ли случайно пьянство становится в стихах Окуджавы почти обязательной характеристикой образа палача, будь то Сталин (высшая карательная инстанция страны) или исполнитель смертного приговора отцу поэта:

А тот, что выстрелил в него,
готовый заново пальнуть,
он из подвала своего
домой поехал отдохнуть.

И он вошел к себе домой

пить водку и ласкать детей,
он — соотечественник мой
и брат по племени людей.

(«Убили моего отца…». С. 368.)

Вот город, где отца моего кокнули.
Стрелок тогда был слишком молодой.

Он был обучен и собой доволен.

Над жертвою в сомненьях не кружил.
И если не убит был алкоголем,
то, стало быть, до старости дожил.

(«Не слишком-то изыскан вид за окнами…».[227]

С. 368.)

Вероятно, по этой причине отказ от алкоголя может получать положительную оценку. Сектантов-молокан труд и трезвость превращают в праведников, почти в развоплощенных ангелов:

Взяли в руки тяжкий плуг,
не щадя ни спин, ни рук.
<…>
Шли они передо мною
белой праведной стеною,
лебединым косяком.
<…>
Я им водочки поднес,
чтоб по-русски, чтоб всерьез.

Но они, сложивши крылья,

тихо так проговорили:
«Мы не русские, браток, —
молочка бы нам глоток…».

И запели долгим хором

о Христа явленье скором.
<…>
…сонмы ангелов прозрачных
в платьях призрачных до пят,
вскинув крылья за спиною,
все кружились предо мною…

(«Собралися молокане…». С. 484–485.)