Мотылек

Оказавшись снова все вместе, мы наконец узнали, что произошло на самом деле. Филиссари убил только одного человека, еще двоих прикончили молодые надзиратели, которым угрожали заключенные. Затравленные люди подумали, что их собираются убивать, поэтому они выхватили ножи и бросились на тюремщиков в надежде свести счеты хотя бы с одним из них перед тем, как расстаться с собственной жизнью. Таким вот образом натуральный мятеж, который, к счастью, провалился в самом начале, обернулся странного рода самоубийством, затеянным тремя каторжниками. Это объяснение устраивало всех и было принято каждым как со стороны тюремной иерархии, так и со стороны самих заключенных. Оно оставило по себе то ли легенду, то ли правдивый рассказ – попробуй разберись. Думаю, что истина лежит все-таки где-то посередине.

Похороны Отена, Марсо и еще троих, убитых в лагере, проходили по следующему сценарию: поскольку на острове был только один ящик с дверцей для выброса трупов в море, багры сложили покойников на дно лодки и пометали акулам разом всех пятерых. Они полагали, что первые с привязанными к ногам камнями успеют дойти до дна под тяжестью своих товарищей по несчастью, пожираемых акулами. Но не тут-то было: ни один труп не успел затонуть, и все пять отплясывали джигу в море на закате солнца. Разворачивался настоящий балет белого савана: покойники дергались, словно куклы, толкаемые акульими рылами и хвостами. Это был пир, достойный самого Навуходоносора. Зрелище вызвало такой ужас у надзирателей и каторжников, что все побежали прочь, не досмотрев его до конца.

Прибыла следственная комиссия, которая провела около пяти дней на Сен-Жозефе и два на Руаяле. На допросах меня не выделяли. Через коменданта Дютена я узнал, что все прошло гладко. Филиссари отправили в длительный отпуск, вплоть до пенсии, так что сюда он уже не вернется. Мохамеду скостили весь оставшийся срок. Комендант Дютен получил еще одну нашивку.

Всегда и везде находятся нытики и недовольные. Вот и вчера один парень из Бордо спросил меня:

– А что получила каторга, стараясь для багров?

Я посмотрел на него и сказал:

– Немного. Пятидесяти или шестидесяти зэкам не придется отбывать пятилетний срок в тюрьме-одиночке за соучастие в мятеже. Совсем немного, согласен, приятель?

Гроза прошла. Между надзирателями и заключенными установилось молчаливое согласие, которое полностью сбило с толку следственную комиссию. А может, комиссии это и было на руку? Прекрасно, все утряслось самым мирным образом.

Лично я не выиграл и не проиграл, если закрыть глаза на тот факт, что друзья мои были мне очень благодарны за избавление их от перспективы понюхать суровой дисциплины. Более того, власти покончили с перетаскиванием валунов людьми. Ужасная каторжная работа была отменена. Теперь буйволы волокли камни, а заключенные их только устанавливали на месте. Карбоньери вернулся в пекарню. Я пытался вернуться на Руаяль. На Сен-Жозефе не было столярных мастерских, поэтому сделать плот не представлялось никакой возможности.

Приход к власти Петена[8] ухудшил отношения между надзирателями и ссыльными. Все принадлежавшие к тюремной службе громко и ясно объявляли себя сторонниками Петена. Один багор из Нормандии высказался уж куда более откровенно:

– А знаешь, Папийон, по сути, я никогда не был республиканцем.

На островах не было радио, и никто не знал, что происходит. Распространялись слухи, что на Мартинике и Гваделупе устроены базы снабжения для немецких подводных лодок. Где голова, а где хвост у этих слухов – вряд ли разберешься. Идут постоянные споры и дискуссии.

– Ты знаешь, о чем я подумал, Папи? Наступил подходящий момент поднять мятеж и передать острова свободной Франции де Голля.

– Значит, ты полагаешь, что Длинного Шарля приперла нужда заполучить каторжную колонию? А для чего? Ну скажи, для чего?

– Да чтоб набрать две-три тысячи людей в ряды Сопротивления.

– Прокаженных, лунатиков, туберкулезников, доходяг от дизентерии? Ну ты и шутник, однако. Тот парень не такой набитый дурак, чтобы связываться с каторгой.

– Но здесь же наберется и пара тысчонок здоровых людей?

– Это уж другой вопрос. Люди людьми, но выйдут ли из них хорошие солдаты? Не думаешь ли ты, что война и ограбление – одно и то же? Грабеж длится десять минут, а война – годы и годы. Патриотический порыв – вот что нужно для хорошего солдата. Что бы ты ни говорил, а я не вижу здесь ни одного парня, готового сложить свою голову за Францию.

– С какой стати? Это после того, что с нами сделала Франция?

– Вот мы и приехали: ты сам подтверждаешь, что я прав. К счастью, у Шарля есть другие, чтобы вести войну. А мы тут не пришей кобыле хвост. И все же, когда подумаю, что вшивые боши в нашей стране!.. А возьмем французов, которые заодно с Гансами! А возьмем наших багров, которые все как один ратуют за Петена.

Граф де Берак высказал мысль:

– Нам предоставляется единственный путь к избавлению – это искупить свою вину перед Францией.