Мотылек

Внешне они разговаривали спокойно, Желеховский продолжал сидеть в совершенно свободной позе, но их взгляды и голоса стали холодными. В них таилась непримиримая ярость борьбы за самые светлые принципы. Так же, как и во время первой встречи с Карчем, Михал ощутил похожее на страх волнение перед неизвестным. Их мир был строгим, в нем господствовали абсолютные истины, этот мир не признавал ни компромиссов, ни жалости. Михал не смог бы объяснить его сути, но смутно чувствовал, что здесь сталкиваются понятия совершенства. И поэтому спор о черной краске показался ему невероятно важным.

Но Желеховский вдруг уклонился от дальнейшей борьбы.

— Видите ли, — произнес он, — мы с коллегой Карчем расходимся во взглядах на некоторые вещи.

— Они должны сначала договориться между собой, чему нас учить, — сказала приятельница пани Канарек, когда они выходили на мокрый двор.

Горбун молча шел рядом с Михалом. Они вместе прошли через мрачную подворотню и остановились на тротуаре, в самой середине обычного городского вечера.

— Это было интересно, — сказал Михал.

Паренек пожал кривыми плечами.

— Меня интересует только живопись, — сказал он.

Они писали на загрунтованном картоне. Сколько пустого места надо заполнить! Неуверенно положенный мазок ждал следующего мазка.

Желеховский поставил им натюрморт на столике, на крытом полосатой тканью. Глиняный горшочек, два яблока: одно зеленое, другое красное, книжка в оранжевом переплете. Каким, собственно, был этот горшочек? Охра? Коричневая с зеленоватым оттенком?

Карч подошел сбоку.

— Зачем вы так ровненько нарисовали? Вы только знаете, что этот горшок такой, но ведь важно то, каким вы его видите. Вот здесь освещение выпячивает форму, а там тень скрадывает ее.

Куском угля он искривил рисунок так стремительно, что черные осколки разлетелись в разные стороны. Потом набросился на яблоки. Придал им более угловатую форму.

— Пробовать цвет в разных местах. Прописывать фон! — Он ходил между мольбертами, насупленный, как капрал на учениях.

Возле горбатого Фрыдека он стоял долго, но не сказал ни слова. Паренек разделил поверхность горшка вертикально на две части. Затененную часть он закрасил зеленовато-серой terre verte olive [15], освещенную записал нежно-розовой. Теперь он подбирал холодную водянистую фиолетовую для фона пурпурной драпировки. У него все было совершенно не так, как в действительности, и пани Канарек иронически улыбалась, поглядывая из-за своего мольберта, но Михал почувствовал в этом правду — так, как чувствуют правду в интонации голоса. Его это как-то странно взволновало, хотя одновременно с этим он обнаружил в себе плохо скрытую зависть.

Карч отошел на цыпочках, что-то сказал на ухо Желеховскому, и они подошли к Фрыдеку — осторожно, точно боясь его вспугнуть. Молча обменялись многозначительными взглядами.

Михал тем временем забрел в теплые коричневые тона, которые лезли тяжело и назойливо, не желая ни с чем соединяться: ни с опалесцирующей розоватостью драпировки, ни с голубоватой пестротой полосатой ткани.

Он начал их охлаждать, гасить белилами, но каждое прикосновение кистью изменяло все цветовые отношения, и в конце концов холст начало затягивать грязным синеватым бельмом.

— Не мазать, — сказал Карч. — Это лучше переписать в другой гамме.

Михал знал об этом. Он уже понимал, что важны не отдельные цвета, а их отношения, но вместе с тем не мог решиться на вольность. Какая-то невыносимая внутренняя робость держала его в тисках условностей, и посредственные, избитые цвета сами лезли ему под руку. Он ошибался, думая, что потом сумеет затушевать их простоватость, поэтому он до тех пор смешивал краски во всех возможных комбинациях, пока палитра не покрылась коркой клейкой грязи.

Звук нетерпеливых шагов Карча приводил его в трепет. Он слышал, как тот распекает тихого чиновника.

— Сударь, без смелости ничего у вас не получится. Для живописи нужна смелость.

Желеховский был более снисходителен. Он всегда находил и хвалил хотя бы одно удачное отношение. Он приближал голову к картине, как будто обнюхивал ее, потом отходил на несколько шагов, откидывался назад и щурил глаза. Он горячо советовал щурить глаза. Тогда все становится плоским, лишние детали исчезают, а цвета проступают в виде пятен. Женщины принимали его замечания с благодарностью, как комплименты, которые ценят, хотя и не очень в них веря. Но запальчивая ирония Карча действовала более побуждающе. Под ее влиянием костлявая старая дева совсем обнаглела. Опять были какие-то яблоки, бутылки, початки кукурузы и стручки красного перца в глиняной миске. С кирпичным румянцем на щеках, с выражением дикой решимости в испуганных глазах она, как в трансе, размахивала худой веснушчатой рукой, хлестала красками прямо из тюбиков. Киноварь, изумрудная зелень, желтый хром, кармин и синяя прусская — все это исступленно кричало, потеряв рассудок.

— Слишком строго, — сказал, щуря глаза, Желеховский. Но она ждала Карча, а когда тот приблизился — побледнела и стала ловить воздух ртом, как утопающая.

Карч протер глаза своей огромной лапой с грязными ногтями.