Мова

— Ну, давайте знакомиться, товарищ наркоман, — следователь кивнул мне.

И что самое странное — он сказал это на мове.

— Знакомиться? — я автоматически повторил за ним это слово по-беларуски.

Слово, произнеся которое, как я думал, можно было сесть. Но чего мне сейчас бояться?

— Знакомиться, — настоял он. — Я следователь по особо важным делам Госнаркоконтроля. Меня зовут… — тут он сделал паузу, будто бы вспоминая, как его на самом деле зовут. И продолжил, — меня зовут Язэп Лесик[40]. И не удивляйтесь. Нам разрешено вести работу на мове с теми, кто от нее пострадал, — следователь сочувственно смотрел на меня. — Вам это уже не повредит, а нам будет полезно.

— Я бы лучше, наверное, все-таки по-русски, — попробовал возразить я.

— Но почему? — он поджал губы, и я понял, что лучше мне с ним не спорить. — Почему? — он обратился ко мне по имени. — То, что вы употребляете мову, выявит любой врач. От искренней беседы со следователем на мове вам будет только лучше, не так ли?

Я пожал плечами. Посмотрел ему в глаза. Нет, человек с такими глазами не может предлагать что-то нехорошее. К тому же лужи бриллиантово искрились, отбрасывая отблески на стены комнаты. Как в такой обстановке можно кому-то не доверять?

— Хорошо, — сказал я. — Давайте говорить на мове. Вы меня, главное, только на лечение не направляйте. Лучше застрелите.

— О, да! — развел он руками. — Сейчас на самом высоком уровне обсуждается этот вопрос, и мы склоняемся к выводу, что лечение от мовы — это ошибка и перегиб. Потому что оно убивает не связи между нейронами, оно убивает… Поэтому нет, на лечение мы вас пока направлять не будем. Хотя, конечно, степень интоксикации вашего сознания наркотиками очень высокая. Вы, наверное, и сами с этим согласитесь.

Ну да. С этим я был согласен. Торчал, торчу и, была бы возможность, торчал бы и дальше. Потому что без мовы жизнь для интеллектуала с приличным гуманитарным образованием невыносима.

— А в чем проблема, товарищ начальник? Угрозы жизни и здоровью граждан я не создаю. Социально безопасен, к асоциальному поведению не склонен, — тут сглотнул, потому что не был уверен, что они не пасли меня, когда я воровал планшет из «Седьмого элемента».

— Дорогой вы мой! Я с вами полностью согласен! — я заметил, что он ведет себя не совсем соответственно своему возрасту.

Такому молодому парню не очень-то шли все эти «дорогой вы мой». Говорил бы лучше на равных, не включая этот патерналистский дискурс.

— Но что тогда прикажете с вами делать?

Это был вопрос. И правда, что нам с ним оставалось делать?

— Бороться за здоровый образ жизни? — попробовал я угадать его ответ.

Он удивленно хмыкнул.

— Ну, мы же не в институте физкультуры с вами встретились. Нет, дорогой вы мой, мы должны соблюдать закон. Который вы, мой дорогой, очевидным образом нарушили.

Язэп Лесик сделал паузу и внимательно смотрел на меня. Ну да, я нарушил закон. Это было очевидно.

— Причем нарушили по серьезной уголовной статье, которая предусматривает до десяти лет лишения свободы. Понимаете? — он все всматривался мне в лицо.

Я слушал его внимательно, но не понимал, чего он от меня хочет и к чему ведет.

— Но в вашем конкретном случае нарушили закон и те, кто вас взял.

Следователь вздохнул и протянул мне какие-то бумаги. Я смотрел поверх них — там была надпись «Протокол», и дальше шли не совсем понятные даже такому интеллектуалу, как я, выкладки с химическими формулами.

— Это результаты экспертизы того свертка, который у вас якобы изъяли эти бараны. Да, у них есть видео. Но на свертке нет отпечатков ваших пальцев.

Я ошарашенно слушал. С какой это поры Госнаркоконтроль, взяв торчка, ищет его отпечатки пальцев на подброшенной ему улике? Мы что, внезапно стали правовым государством? Тем более он сам говорит, что любой врач без труда установит мою зависимость от мовы.

— Я люблю, когда все по закону, — вздохнул следователь. — Потому что когда закон нарушают даже в мелочах, все мы тут, — он обвел взглядом свой кабинет, — вместо ревнителей порядка становимся просто палачами.

Тут до меня дошло, что происходит на самом деле. Конечно же! Сейчас этот Лесик предложит мне написать чистосердечное признание. Дела по процессам с признанием рассматриваются минут десять, а если признания нет, судье приходится читать весь собранный следствием хлам, изучать доказательства, в общем, попусту тратить время, которое государство могло бы потратить на то, чтобы раздавить каблуком еще какого-нибудь, кого стоило бы раздавить.

— И вы считаете, что мне надо чистосердечно…

— Нет, нет! — он остановил меня движением. — Что вы! Но если говорить о том, что я — лично я — думаю, то я вам скажу!

Он сделал паузу, будто собираясь с мыслями, и произнес:

— Я, дорогой вы мой, считаю, что вы — вообще ни в чем не виноваты.

— Это как? — не выдержал я.

— Вот так! Несмотря на косвенные доказательства вашей вины! — он порылся в бумагах и добавил, показывая мне какие-то документы. — Несмотря на факты покупки, подтвержденные видеосъемками и экспертизой купюр. Несмотря на воровство из супермаркетов, драки и другие признаки морального разложения.