Мозес

Какое-то время в аудитории царила тишина.

– Итак, – сказал доктор, выходя из-за кафедры. – Кто первый? Что нам скажет Хильда?

Сцепив под подбородком пальцы, Хильда посмотрела сначала направо, потом налево и, наконец, посмотрела на доктора, ожидающего ее ответа. Затем она неуверенно произнесла:

– По-моему, это ужасно.

– Что именно?

– Я не знаю, – Хильда наморщила лоб. – Это как бомжи, которые ночуют зимой под мостами и разводят костры. Я где-то читала про это. Иногда, когда бывает очень холодно и им нечего бросить в огонь, они просто замерзают. Мне кажется, что они тоже не думают о том, что будет завтра.

– Это плохо? – спросил доктор.

– А разве нет? – переспросила Хильда. – Конечно, это плохо. Если ты не думаешь о завтрашнем дне, то в одно прекрасное утро он просто не придет или оставит тебя в дураках, вот как этих бомжей под мостом. Если бы они заботились о завтрашнем дне, – добавила она с некоторой горячностью, – то просто поинтересовались бы прогнозом погоды и запасли бы побольше дров, чтобы не замерзнуть.

– Просто запасли бы побольше дров, – повторил доктор. – Понятно. Скажи мне, Хильда, тебе их жалко?

– Нет, – сказала Хильда, немного подумав.

– Разве ты не сказала, что это ужасно?

– Я имела в виду – ужасно, что в мире вообще существуют такие вещи, с которыми мы сталкиваемся и которые нам приходится принимать в расчет, хотим мы того или нет, – ответила Хильда несколько монотонно, как будто она заранее выучила ответ и теперь просто произнесла его вслух.

– Но тебе их все равно не жалко, – повторил доктор.

– Нет. Нисколечко.

В последнем ряду кто-то зааплодировал.

– Понятно, – сказал доктор Аппель. – Спасибо, Хильда. Теперь, пожалуйста, Амос.

– Э-э, – сказал Амос, поднявшись со своего места и обращаясь больше к сидящей у двери аудитории, чем к доктору. – Мне кажется, господин доктор, что такова, в конце концов, всякая человеческая жизнь. Пока человек живет, он занят только тем, что все время что-то строит, чинит, создает или думает о том, что ему еще надо достроить или починить. Он занят своей работой, своим будущим, своей семьей, футболом, картами, он вечно чему-то учится, за кого-то голосует, что-то ненавидит или любит, тогда как на самом деле он строит вокруг себя одни только иллюзии, среди которых живет, думая, что они настоящие и что на небесах его погладят за это по головке и скажут: молодец!.. Вы понимаете, о чем я?

– Думаю, что да, – сказал доктор.

– И если он дурак, – продолжал Амос, – то он так и будет до конца жизни что-то строить, что-то планировать, на что-то надеяться. Так что если ему вдруг придется сломать что-нибудь, то он будет думать, что он поступает нехорошо, потому что его с детства приучили к тому, что человек должен строить, строить, строить, а не ломать, а тому, кто ломает место если не в Аду, то уж точно в тюрьме.

– Так, так, – протянул доктор, вновь выходя из-за кафедры. – Интересно, вы сами пришли к таким выводам или, может быть, кто-то вам помог?

– Я пришел к таким выводам благодаря моему другу Мозесу, – сообщил Амос. – К сожалению, он сегодня отсутствует.

– Я заметил, – сказал доктор. – А что касается Мозеса, то почему-то я так и подумал – тут чувствуется его присутствие… Что же, продолжайте, пожалуйста.

– Кажется, я потерял нить, – Амос щелкнул пальцами и наморщил лоб, закрывая глаза. – Сейчас… Я хотел сказать… Ага! – вспомнил он. – Я хотел сказать, что в один прекрасный день человек вдруг понимает, что все, что он до сих пор делал – не стоит и выеденного яйца. И тогда все вокруг него просто валится в тартарары… Вы понимаете?.. Тебе не приходится даже брать в руки молот, чтобы разломать всю ту дрянь, которую ты называл раньше миром, потому что она просто расползается теперь сама по себе, как песочная крепость под дождем.

– Не очень-то она и расползается, между прочим, – подал голос Олаф.

– Можешь не сомневаться, – сказал Амос и сел на свое место.

– Хорошо, – доктор дал шуму, наконец, стихнуть. – Я надеюсь, мы еще подумаем над словами Амоса, или, вернее, над словами Амоса и Мозеса. А сейчас послушаем других. Кто-нибудь еще желает высказаться по нашей теме?.. Пожалуйста, господин Иезекииль. Порадуйте нас своим мнением.

– Я хочу сказать о том, какие иногда попадаются среди людей свиньи, – Иезекииль поднялся со своего стула, оставаясь стоять на месте. Длинная седая борода его была загнута и покоилась на плече. – Например, этот самый Круз Билингва, сэр, о котором все знают, – продолжал он, нацелившись указательным пальцем прямо на доктора. – Тот, который поет «Я встретил Какавеку у черничного ручья». Он поет про это уже тридцать лет, и до сих пор находятся идиоты, которые ходят его слушать. Это до чего надо дойти, скажите на милость, господин доктор, чтобы тридцать лет петь одно и то же?

– Господи, ну при чем здесь Круз Билингва? – громко сказал Олаф.

– При том. Тридцать лет он поет эту глупость, и тридцать лет находятся дураки, которые ходят на его концерты.

– А может они ходят потому, что он хорошо поет, – вмешалась Хильда. – Откуда вы знаете? Мне, например, нравится его мягкий и приятный голос.