Мозес

– Тогда я предлагаю вот что, – сказал Осия. – Тише, вы… Мозес!.. Я предлагаю первым пунктом Меморандума сделать тот, по которому каждый человек имеет право обнародовать свое мнение на страницах Меморандума или в любой другой удобной для него форме, не оскорбляющей нравственное чувство окружающих. Это будет как бы вступление. Любой человек имеет право высказать свое мнение в любой удобной для него форме, в любое время и в любом месте …

– Например, на нашем заборе, – усмехнулся Амос.

– Где угодно, – Осия сделал вид, что не заметил насмешки.

– Или на стене, – продолжал Иезекииль. – Особенно, если большими буквами.

– Все согласны? – спросил Осия, проявляя чудеса терпения.

– Нет, – сказал Амос. – Мне кажется, что это было бы не совсем справедливо. Почему мы должны давать голос только тем, кто считает, что каждый имеет право высказать свое мнение? Между прочим, есть люди, которые так не считают. Значит, мы нарушим их право высказывать свое мнение, а это уже дискриминация в чистом виде. Поэтому, – продолжал он, поднимая руку, – следует включить пункт, который разрешал бы каждому не высказывать своего мнения. Ну, что-нибудь вроде того, что каждый человек имеет право на молчание.

– Прекрасно, – сказал Осия. – Так и запишем. Каждый человек имеет право на молчание.

– И на крик, – сказал Мозес, следуя за странными поворотами своей мысли.

– И на крик, – согласился Осия, записывая предыдущее предложение. – Ты имеешь в виду что-нибудь определенное, Мозес?

– Я имею в виду, что у нас у всех время от времени случается необходимость покричать, – сказал Мозес. – Но многие этого стесняются, как будто в этом есть что-то плохое. Мне кажется, они думают, что когда тебе плохо, то надо сжать зубы и изображать из себя Муция Сцеволу, тогда как на самом деле надо просто набрать побольше воздуха в легкие и заорать… Иногда, – продолжал он, слегка помедлив, – мне кажется, что Небеса вообще отвечает только на крики.

– Бог вообще-то не глухой, – возразил Амос.

– Когда мы не кричим, – Мозес попытался выговорить какую-то забрезжившую вдруг перед ним мысль. – Когда мы не кричим, тогда мы вроде как сами становимся Его глухотой, которая ничего не слышит до тех пор, пока мы не откроем рот и не начнем орать…

Кто как умеет, сэр. Громко, истошно, оглушительно, невыносимо, неприлично, вызывающе, негармонично, некрасиво, безнадежно, злобно, презрительно или жалобно – кто как умеет, Мозес, в зависимости от охватившего тебя отчаянья или сердечной скорби, распугивая всех тех, кто еще не разучился пугаться.

– Понятно, – произнес Амос, после чего на несколько мгновений в комнате повисла тишина.

– Давайте все-таки вернемся к Меморандуму, – мягко сказал, наконец, Осия, давая понять, что теологические прыжки, конечно, достойны всяческого уважения, однако не следовало бы забывать и о текущих делах, тем более таких важных, как будущий Меморандум Осии.

В тот первый день, если не изменяла память, Иезекииль внес пункт, согласно которому евреем может считаться всякий хороший человек, будь он хоть негром, турком или японцем. Сам Иезекииль обосновал это тем, что еврей – это, в первую очередь, не национальность, а состояние души, своего рода парение, которое может отыскать в глубине своего сердца всякий человек, чем вызвал недовольство Амоса, который, в противовес точке зрения Иезекииля, внес, в свою очередь, пункт, согласно которому евреем может считаться только тот, кому Всемогущий оказал особое расположение, тогда как всем остальным еще только предстояло доказать свое еврейство, ожидая, когда Всемогущий соизволит, наконец, постучать в их двери.

– Ну, и как же мы узнаем, кому Всемогущий оказал особое расположение, а кому нет? – поинтересовался Мозес.

– А никак, – невозмутимо ответил Амос, еще больше запутав вопрос. – В конце концов, – добавил он, – это касается только того, кому Всемогущий оказал Свое расположение – и больше никого другого.

На вопрос же – зачем в таком случае надо заносить это в Меморандум, Амос деликатно промолчал и лишь слегка пожал плечами, что вероятно означало – такие затруднения лучше оставить на усмотрение самого Всемилостивого, который, уж конечно, легко разберется с ними сам.

Возможно, так оно и вышло, потому что спустя месяц или около того Меморандум уже выглядел как солидная и довольно сильно потрепанная тетрадь с загнутыми углами, из которой торчали во все стороны всевозможные листочки с записями, претендовавшими на то, чтобы войти в основной текст.