Читаем Мозговой трест. 39 ведущих нейробиологов – о том, что мы знаем и чего не знаем о мозге полностью

Но между параметрами зрительной картины и реакцией клеток сетчатки имеется не только качественное, но и довольно точное количественное соответствие. Мы можем оценить распределение в пространстве темных и светлых участков. Если определенный участок изображения имеет ту или иную яркость, можно задать вопрос: «Как меняется вероятность встретить другой участок той же яркости по мере удаления от данного участка?» Кроме того, изображение можно анализировать на предмет так называемой пространственной частоты — того, насколько резко визуальные объекты меняют свои очертания в пространстве. Этот параметр указывает, сколько энергии приходится на медленно, средне и быстро меняющиеся объекты. Анализ показывает преобладание объектов с медленными визуальными колебаниями, таких как небо. Такие объекты, как облака, листва и край стены, которые резче меняют очертания, вносят меньший вклад в общую энергию изображения. Исследователи проанализировали массивы изображений на предмет статистики распределения контраста и сделали удивительное открытие: почти все изображения — и природной, и искусственной среды — продемонстрировали очень схожую статистику.

Примечательно, что реакция магноцеллюлярных нейронов практически противоположна статистике изображения. Похоже, элементы нейронной цепи глаза устроены таким образом, чтобы игнорировать ожидаемое и обычное и фокусироваться на неожиданном или необычном. Магноцеллюлярный нейрон наименее чувствителен к медленным визуальным колебаниям, почти в той же степени, в какой медленные визуальные колебания преобладают в видимой картине. Чем быстрее визуальные колебания (и, соответственно, чем меньше энергии приходится на их долю в типичном изображении), тем больше они возбуждают магноцеллюлярный нейрон. И так далее — вплоть до самых резких колебаний, приходящихся на текстуру листьев и контрастные границы стен. Итак, преобладающая доля медленных визуальных колебаний в видимом мире математически точным способом компенсируется слабой реакцией на них магноцеллюлярного нейрона, который в первую очередь определяет, где происходят изменения, где пролегают границы и как расположены объекты[137].

Это также ведет к значительному сжатию изображения нашим глазом, что дает дополнительное преимущество. Информация от приблизительно 120 миллионов палочек и колбочек в нашей сетчатке сжимается в сто раз для одного миллиона тонких волокон зрительного нерва. В процессе эволюции это позволило нашим глазам развиться в глазные яблоки, которые свободно вращаются в глазницах, когда мы осматриваемся. Это было бы невозможно, если бы 120 миллионов палочек и колбочек были напрямую связаны с мозгом, поскольку такое соединение потребовало бы толстого и неэластичного сплетения нервов[138].

И наконец, для нас важно распознавать объекты не только быстро, но и при любом освещении. Нам это удается потому, что нейронные цепи в сетчатке глаза научились быстро адаптироваться к интенсивности локального освещения и поддерживать реакцию на визуальные образы независимо от яркости[139]. Благодаря этому наша зрительная система более или менее хорошо работает в диапазоне яркостей света, различающихся в 10 миллиардов раз. Для сравнения: восьмибитное изображение формата jpeg передает только 256 уровней яркости. Лучшие профессиональные цифровые камеры 2017 года выпуска имеют динамический диапазон около 14 ступеней экспозиции, то есть 214 — 16 384 уровня интенсивности света. Это значит, что наша зрительная система с легкостью оперирует уровнями яркости, которые в миллион раз превышают порог насыщения, или в миллион раз темнее, чем самая темная тень, улавливаемая лучшими цифровыми камерами. И это хорошо. Такое зрение помогало нашим предкам замечать льва или охотиться на антилопу как на ярком солнце, так и в сгущающихся сумерках. А нам оно позволяет независимо от освещения видеть приближающийся автомобиль и отходить на обочину. Правда, такая адаптация к освещению не позволяет нам количественно оценивать яркость, помимо простого ощущения «здесь светло» или «здесь темно». Но это и не имеет особого значения, поскольку для выживания нам важнее знать размер, форму и тип объекта, а не общий уровень освещенности.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Гиперпространство. Научная одиссея через параллельные миры, дыры во времени и десятое измерение
Гиперпространство. Научная одиссея через параллельные миры, дыры во времени и десятое измерение

Инстинкт говорит нам, что наш мир трёхмерный. Исходя из этого представления, веками строились и научные гипотезы. По мнению выдающегося физика Митио Каку, это такой же предрассудок, каким было убеждение древних египтян в том, что Земля плоская. Книга посвящена теории гиперпространства. Идея многомерности пространства вызывала скепсис, высмеивалась, но теперь признаётся многими авторитетными учёными. Значение этой теории заключается в том, что она способна объединять все известные физические феномены в простую конструкцию и привести учёных к так называемой теории всего. Однако серьёзной и доступной литературы для неспециалистов почти нет. Этот пробел и восполняет Митио Каку, объясняя с научной точки зрения и происхождение Земли, и существование параллельных вселенных, и путешествия во времени, и многие другие кажущиеся фантастическими явления.

Мичио Каку

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина

Теория эволюции путем естественного отбора вовсе не возникла из ничего и сразу в окончательном виде в голове у Чарльза Дарвина. Идея эволюции в разных своих версиях высказывалась начиная с Античности, и даже процесс естественного отбора, ключевой вклад Дарвина в объяснение происхождения видов, был смутно угадан несколькими предшественниками и современниками великого британца. Один же из этих современников, Альфред Рассел Уоллес, увидел его ничуть не менее ясно, чем сам Дарвин. С тех пор работа над пониманием механизмов эволюции тоже не останавливалась ни на минуту — об этом позаботились многие поколения генетиков и молекулярных биологов.Но яблоки не перестали падать с деревьев, когда Эйнштейн усовершенствовал теорию Ньютона, а живые существа не перестанут эволюционировать, когда кто-то усовершенствует теорию Дарвина (что — внимание, спойлер! — уже произошло). Таким образом, эта книга на самом деле посвящена не происхождению эволюции, но истории наших представлений об эволюции, однако подобное название книги не было бы настолько броским.Ничто из этого ни в коей мере не умаляет заслуги самого Дарвина в объяснении того, как эволюция воздействует на отдельные особи и целые виды. Впервые ознакомившись с этой теорией, сам «бульдог Дарвина» Томас Генри Гексли воскликнул: «Насколько же глупо было не додуматься до этого!» Но задним умом крепок каждый, а стать первым, кто четко сформулирует лежащую, казалось бы, на поверхности мысль, — очень непростая задача. Другое достижение Дарвина состоит в том, что он, в отличие от того же Уоллеса, сумел представить теорию эволюции в виде, доступном для понимания простым смертным. Он, несомненно, заслуживает своей славы первооткрывателя эволюции путем естественного отбора, но мы надеемся, что, прочитав эту книгу, вы согласитесь, что его вклад лишь звено длинной цепи, уходящей одним концом в седую древность и продолжающей коваться и в наше время.Само научное понимание эволюции продолжает эволюционировать по мере того, как мы вступаем в третье десятилетие XXI в. Дарвин и Уоллес были правы относительно роли естественного отбора, но гибкость, связанная с эпигенетическим регулированием экспрессии генов, дает сложным организмам своего рода пространство для маневра на случай катастрофы.

Джон Гриббин , Мэри Гриббин

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Научно-популярная литература / Образование и наука