Можно всё

* * *

Мы попрощались с Никитой. Он должен был прийти через пару дней на мой день рождения, где соберутся все мои близкие друзья, с которыми я так мечтала его познакомить. Наступит вечер, а его все не будет. Наконец он позвонит с извинениями и скажет, что не может прийти. К этому времени вечеринка дойдет до самого здоровского и душевного момента, когда все поют песни под гитару в гостиной, громко шутят и чокаются. Я буду сидеть на стиральной машинке в ванной, одной рукой держась за Нату и другой прижимая телефон к уху:

– Но я хотела познакомить тебя со своими друзьями… Они хорошие люди… Может быть, ты все-таки приедешь?

– Даш, но ты же не из-за них меня зовешь. Давай встретимся с тобой на неделе, я тебя поздравлю, подарок подарю, и мы с тобой нормально поболтаем…

Я думала, дело в том, что он не хочет появляться в неизвестной ему компании людей, ведь после возвращения домой он сильно закрылся. Но потом я узнала, что в тот день его девушка, которая, конечно же, прекрасно знала о моем существовании, устроила ему с утра пораньше сюрприз – квест на машинах по городу в честь еще не наступившего Дня защитника Отечества. Поверх этого она задарила его подарками, в числе которых была футболка с самодельным рисунком, где она изобразила его как курящего трубку капитана. В дыму трубки, словно его мечта, плыла яхта. Весь портрет был выполнен в каллиграфическом стиле со строчками из песен «Пинк Флойд»… Это был нокаут.

Мы с ним договорились, что встретимся на неделе, но, когда я позвонила, чтобы договориться о дате, он сказал: «Даша, зачем ты мне звонишь? Ты что, не слышишь, каким тоном я с тобой разговариваю?» Я прекрасно слышала, но пыталась притвориться, что не замечаю ничего особенного. Это был тон безразличия и вежливого отказа. Сердце провалилось куда-то вниз.

Глава 4 Моя стая

«Я проведу ночь за сигаретами,

День в рюмке,
И улетучится вся моя грусть.
Ты можешь ебаться с другими поэтами,
Но не смей носить их сборники в сумке
И читать их стихи наизусть».

Евгений Соя

Суровая Москва немедля влепила мне ледяную пощечину действительности. Вмиг я потеряла и самого близкого друга, и любовь, и мечту, и план действий. Мне даже негде было жить. Землю выдернули из-под ног, как скатерть со стола. Только вот трюк не удался, и я упала. Помню, как лежала, смотрела на белый потолок и понимала, что мы на самом деле здесь вообще ничего не решаем. Все решают за нас. Ты можешь сколько угодно отправлять свои запросы в космос: они скажут, что твой вызов очень важен для них, попросят оставаться на связи, но решение примут самостоятельно, ни черта не объяснив. И я тут со своим «можно всё» просто мошка.

На два месяца я заткнулась и больше ничего не хотела писать. Все ждали, что мы с Деминым будем теперь неразлейвода – вершить совместные проекты и всячески взрывать этот мир, – и не могли понять, почему же, находясь в одном городе, мы даже не выкладываем общих фотографий. Его личные сообщения были закрыты, и желающие с ним связаться пытались сделать это через меня, спрашивали, как у него дела, просили что-то передать и слали письма благодарности.

Никита ушел быть счастливым. А я – как-то жить дальше. На неделю я перебралась к Паше Мастерову. Насмотревшись на мои калифорнийские коммуны, он вдохновился, снял квартиру, поставил открытый вай-фай с названием «feel free» и заявил, что там могут жить все, кому захочется, даже пока его там нет. Сам он ночевал у своей девушки. За пару месяцев, что мы не виделись, он втрескался по уши. «Я и пальца ее не стою», – промурлыкал он мне за стаканом пива в «Пропаганде». Надо хорошо знать насквозь пропитанного цинизмом и желчью одиночку-Пашу, чтобы понять, насколько резкими были эти изменения. Я чувствовала, что внесла в это свою лепту, и радовалась.

Главной отрадой было то, что рядом снова была Ната. Она была единственным человеком, кроме Никиты, с кем я все полгода держала связь. Мы стали жить с ней у Пашки вместе. Но меня дико крыло. Когда тебе так плохо, что даже друзья не могут помочь, становится действительно страшно. Я помню, каким потерянным преданным взглядом она на меня смотрела, и мне становилось только больнее оттого, что теперь, кроме самой себя, я причиняю боль еще и ей. У меня словно атрофировались мышцы лица. Я ходила по квартире мрачной тенью, беззвучно рыдала на полу ванной, свернувшись калачиком, и ждала, когда наступит вечер, чтобы можно было напиться. Продавец-азербайджанец в магазинчике неподалеку наблюдал за моей деградацией. Количество продуктов в моих руках постепенно сокращалось, а количество алкоголя – увеличивалось. В шортах и тапочках я совершала своеобразное паломничество, возвращалась домой, пила и плакала.

Я даже созвонилась с другом Никиты, Степой, тем безумным парнем из Узбекистана. Мы разговаривали несколько часов. Он тоже не мог поверить, что Никита выбрал не меня.