Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье [Литрес]

Интерпретация Вальтера Мапа не оставляет сомнений: злые деяния владыки вызвали небесный гнев. Преступный властитель подавляет невинных поданных, «разрывает на куски», «пожирает» их, «разгоняет» их вместо того, чтобы охранять, любить и защищать; опустошает Церковь, грабя ее собственность, метафорически уродует тело Христово, отдаляя его служителей, как блаженного Ансельмо (Кентерберийского), представленного в виде съеденного пальца. Господь в своей неизмеримой доброте был бы готов простить его, но король настойчиво продолжает грешить; голод все еще мучает его, и он готов продолжать рвать на куски, уничтожать, рушить. Поэтому Бог остановит его алчную руку.

Господь и в самом деле «стал ужасным», Его лик «изменил свой непередаваемый цвет»: «Не съешь», – провозгласил он. Судьба норманна предрешена: «над тобой уже прошел суд […] покайся, так как твой конец уже у дверей»[466].

Роль епископа в качества толкователя подчеркивает фундаментальную роль духовенства в посредничестве с божественным, так же как сама необходимость, которую почувствовал король, довериться священнослужителю, подразумевает абсолютную необходимость мирской власти в конечном счете обратиться к власти духовной. В соответствии с использованием метафор поглощения, каннибализм символизирует злоупотребление властью и расхищение благ. Но атака Вильгельма – это не просто оскорбление, так как любое покушение на тело Христа наносит удар по телу общества в его целостности, особенно в XII веке, когда метафора общества как единого тела является доминирующим способом представления и концептуализации общественного порядка.

Осуждение, направленное на дискредитацию Вильгельма, является частью обширной атаки на гегемонию норманнов, которая выходит за границы его правления[467]: Бенуа де Сент-Мор, не имея возможности открыто противостоять Генриху, заказчику своей летописи, со всей вероятностью использует прошлое в качестве замечания к современным ему моделям власти[468]. Более прямолинейными являются нападки Герольда Камбрийского и Вальтера Мапа: первый, следуя модели speculum principis (рус. «зерцало князей»)[469], осуждает плохое поведение властителей, не скрывая критически настроенного отношения к правлению Генриха, в то время как Вальтер Мап использует сатиру, чтобы направить стрелы обвинения на королевский двор, который его окружает. У обоих авторов параллель между Вильгельмом и Генрихом подчеркивается порядком, согласно которому рассказ о сне Вильгельма встроен в текст: Мап внедряет его между историями Генриха I и Генриха II, приближая Вильгельма непосредственно к правящему королю, а Герольд напрямую упоминает его среди пророчеств о смерти Генриха II.

Следовательно, сон Вильгельма Рыжего – это заостренное оружие последующих писателей, являющееся инструментом косвенной критики действующего правителя. Авторы используют впрок сходства между событиями, в которых были замешаны оба английских правителя в битве с архиепископами Кентербери: история ссылки Ансельмо из Аосты (Кентерберийского), которую символизирует поедание пальца во сне Вильгельма, предоставляла идеальный повод намекнуть на современную авторам опалу против Томаса Бекета.

Глава 8. Границы человеческого

1. Границы Востока

Со сцены Средиземноморья открывается таинственный горизонт, неизвестный мир, населенный дикими племенами, враждебными туземцами, бесконечными просторами, там царит

опасная пустота, в состоянии проглотить и уничтожить: на западе Большой Океан, на севере льды, на юге объятые огнем просторы. А на востоке легендарная огромная стена, которая сдерживает народы Гог и Магог, диких тварей, которых должен был бы изолировать на бескрайних территориях Александр Великий, защищая границы цивилизации от какого бы то ни было вторжения[470].

На краю известной человеку вселенной господствует соблазнительная и непознаваемая пропасть, леденящая кровь и бесчеловечная, населенная выходящими из ряда вон страстями и извращениями, немыслимыми в христианской ойкумене. Потерявши и без того скудное древнее знание, нам доступны лишь немногие эмпирические воспоминания об этих таинственных и необъятных территориях, пропущенные через фильтр богатого пласта волшебных мифов и фантастических легенд: средневековая космогония основывается в массе своей на Священном Писании и на ее последующем христианском толковании с отголосками элленистическо-латинской космологии. В представлении о таинственном азиатском континенте географическая и климатическая символика играет ключевую роль.