Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье [Литрес]

Что касается заранее избранных жертв, если их юный возраст часто указан, того же нельзя сказать об их поле. Если о нем и упоминают, то это почти всегда мужчина: женское тело, будучи попорченным грехом и запятнанным менструальным циклом, остается и в изображениях объектом неприязни даже после смерти (за исключением случаев, когда святость усопшей выступает гарантом ее чистоты)[586]. Наоборот, сами женщины не уступают своей роли пожирательниц: изменницы, убийцы, несчастные матери, ведьмы, оголодавшие и мстительные Эринии жадно и безжалостно набивают себе брюхо. «Молот ведьм» объясняет это преступное поведение тем, что дьяволу больше по вкусу искать союзниц среди женщин.

В рамках этой схемы необходимо найти противовес риску создать себе представление о жесткой и кристаллизованной системе, которая на самом деле не была ни однозначной, ни постоянной. В большинстве случаев характер свидетельств о каннибализме подвержен влиянию обстоятельств и мелким оппортунизмом, характерным для социо-политического контекста: цитирование эпизодов антропофагии составляет слишком привлекательное средство, лакомый соблазн, которому тяжело не поддаться, отказываясь от незаинтересованной трактовки событий.

4. Геохронология каннибализма

Три основных фактора, касающихся обращения с останками, повлияли на развитие практик антропофагии. С III по VII век распространяются новые формы танатопрактики на основе расчленения останков и новые обычаи с оттенком каннибализма, как, например, vinage. С XI века и в большей степени после XII–XIII веков все учащаются предписания медиками мумие, в составе которого вплоть до XV века: смеси из трупных соков и специй для бальзамирования. Наконец, со второй половины XV века и особенно в XVI веке мумие чаще всего будет означать самое настоящее высушенное человеческое мясо, которое не только закупали на Востоке, но также производили из местных тел, предназначенных для медицинских исследований. Эта новая формула совпадает с ростом рецептов на основе человеческого тела в фармакопее и с развитием медицины на базе практического опыта и анатомии, которые гарантировали непосредственность в обращении с человеческими останками и широкую циркуляцию трупов.

Но в высшей степени решающим фактором становится концентрация символических ритуалов, берущих начало в первой половине XIV века и продолжающихся вплоть до XVI века в северных городах Италии. Эти эпизоды следуют хронологическому и географическому развитию применения насилия в этом [политико-географическом – прим. пер.] контексте. Интересно заметить, что, начиная с XIV века, набирает обороты живой и яростный политический и юридический интерес к проблеме каннибализма, которая ощущается как общая, хоть и в рамках многочисленных гражданских реалий, их опыта и организации: речь идет о тирании. На политическом, социальном и юридическом уровне растут попытки определить ее различные типы, утвердить критерии ее незаконности, очертить круг приемлемых реакций, чтобы противостоять ее установлению. Одним из ключей к прочтению может стать установление связи между частотой упоминаний антропофагии с осознанием со стороны современников «проблемы тирании»: с этой точки зрения желание противостоять тирану (в теории или на практике) и изображение господина, вынужденного самолично быть пожранным, как это происходило с телами граждан, могли разжигать желание акцентировать эпизоды антропофагии, ускоряя процесс распространения и имитирование похожих ритуалов (либо их стереотипной репрезентации).

Наконец, последним важным этапом, достойным внимания, является переход к Новому времени: прерывается ли этот обычай или продолжает практиковаться?

5. Раскрытый каннибал

В Новое время, под влиянием некоторого вновь обретшего силу комплекса представлений (англ. uncertain impact[587]), наш обычай обретает свою продолжительность: вновь получит распространение мумие, вновь появятся обвинения в детоубийстве против евреев и ведьм, снова ритуальная трапеза окажется в центре представлений о христианской идентичности в рамках полемики между католиками и протестантами, снова религиозные войны и восстания будут отмечены эпизодами антропофагии. При различных обстоятельствах вновь объявится, все с большей остротой, весь спектр голода, чьи следы отражаются не только в историографических, но и в литературных источниках.

Но только на заре этой новой эпохи антропофаг покидает свою темницу: тогда и только тогда непроизносимое произнесено. Открытие неизвестного континента и встреча с новыми народами питают вплоть до этого момента потаенный интерес, давая волю неслыханному импульсу, направленному на категоризацию и рационализацию антропофагии.