Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье [Литрес]

Все живые существа находятся в равновесии между собой на основе нерушимого иерархического порядка: Бог, человек, животные, растения, неодушевленная материя. Превосходство одного существа над другим отражается в пищевой цепи, согласно которой высшее существо питается низшим по порядку. Поглощение человеческого существа, будь то равным ему существом или животным, подрывает в основе своей динамику, установленную Богом. Любое отклонение запрещено: это ясно видно из обращения Фомы Аквинского к учениям Аристотеля в XIII веке. В своем комментарии (лат. Sententia libri ethicorum) к «Никомаховой этике» Аристотеля Аквинат объясняет, что удовольствия, не имеющие природного начала, могут выйти «за пределы человеческого существования, становясь похожими на чувства, присущие зверю»[555]; антропофагия больше, чем какое-либо другое извращение, определяет зверскую сторону человеческой натуры. У Фомы каждому типу зверского вырождения соответствует своя форма каннибализма:

1. Животная природа и наследственная патология: обнаруживается, «когда некоторые люди на психофизическом уровне обладают некоторой искаженной и извращенной расположенностью»[556]. Соответствующим примером каннибализма является садист, убивающий беременных и пожирающий зародышей («согласно рассказу о мужчине, который распарывал живот женщинам, чтобы съесть зачатых детей еще в утробе»[557]).

2. Болезнь и безумие: поражает здорового человека, превращая его порывы в зверские, по причине физического нарушения или психологической травмы, настолько тяжелой, что доводит его до «безумия», изменяя природу потерпевшего, создавая «расположенность, отличную от предыдущей». Приведенный пример описывает «индивидуума, который, сойдя с ума, принес в жертву свою мать и съел ее, убил также своего брата по рабству, съев его печень»[558].

3. Плохие привычки: речь идет о «противоестественных действиях, которые приносят удовольствие, войдя в привычку»[559]. В эту категорию входят типы поведения, имеющие причиной плохое воспитание, из-за которых дети повторяют во взрослом возрасте насильственные действия, которые они претерпели в детстве, а также неприличные обычаи в моде у некоторых народов.

«В зверстве меньше вины, но тем оно ужаснее»[560], пишет Фома по стопам Аристотеля. Озверевший человек ведом извращенным инстинктом против своей воли, однако – хоть и не из злобы – он наносит больший ущерб, чем садист, который может поддаться уговорам разума:

На самом деле один единственный злодей в состоянии нанести в десятки тысяч раз больший вред, чем зверь, так как он обладает разумом, с помощью которого он может измышлять всевозможный вред. Поэтому как зверь в меньше степени виновен, чем злодей, но внушает больший ужас, так зверская злоба, либо несдержанность, независимо от названия, решительным образом ужаснее, но менее наказуема и в большей степени невинна, чем несдержанность или человеческая злоба[561].

Каннибализм, по причине своей неестественности, выходит за границы суждения о морали: наравне со зверством, он является «неразумным извращением». Импульс, движущий каннибалом, согласно Фоме Аквинскому, можно представить себе в качестве превращения человека во льва или свинью: склонность к каннибализму опаснее, чем плохое поведение, движимое злобой, так как лишает людей разума и делает их рабами собственных пороков и чувств, размывая границы человеческого. Хоть и «менее виновный», каннибал представляет собой тяжкую социальную угрозу: гнусный против собственной воли, по ту строну этических категорий, он является опасностью, которую необходимо уничтожить.

Этому извращенному образу антропофага соответствуют многие средневековые описания преступлений каннибалов. Мы уже встречали оборотня Жана Гренье, описанного в качестве «отупевшего идиота», чья животная оболочка намекает на его озверевшую сущность (как в описаниях, предшествующих метаморфозе тирана Ликаона). Другой типичной фигурой является мать-людоедка, а ее классическим воплощением – Мария из осады Иерусалима (и в самом деле, уже Флавий считает, что поступок Марии «противоестественен»[562] и именно поэтому больше всего подходит для того, чтобы эффективно выразить жестокость евреев). Снятие ответственности с виновных позволяет сделать из антропофагии совершенный инструмент метафизической высшей воли, превосходящей человека, давая возможность стигматизировать народы, уже запятнанные классическими стереотипами о дикости (фр. sauvagerie).