Мрачная трапеза. Антропофагия в Средневековье [Литрес]

Эти знатоки жизни считались смертоносными Парками: они легко становились козлами отпущения по случаю бесплодия, импотенции, тяжелых родов, абортов, выкидышей и смерти в колыбели. На акушерок и целительниц неизбежно падало обвинение в чернокнижии, детоубийстве, каннибализме, манипуляции плодом и трупами. Как в классической Античности Плиний остерегал от сглаза со стороны повивальных бабок (лат. obstetrices) и проституток (лат. meretrices) с использованием расчлененных абортов и менструальной крови; похожие практики приписывали ведьмам Граций и Лукан[539]. Недостаток документов из раннего средневекового периода не позволяет на продолжительном временном промежутке наметить неразрывную линию развития, но, несомненно, в рамках германской традиции подобные поверья нашли плодородную почву, вплоть до того, что их упоминают еще в эпоху Модерна (Жан Боден, например, ссылается на норму салического закона)[540].

Начиная со второй половины XV века, вместе с представлениями о мнимых колдовских практиках, умножаются подозрения против повивальных бабок. В том же «Молоте ведьм» им посвящаются несколько глав, в доказательство тому, что глубоко укоренившееся и архаическое недоверие к практикам и знаниям, которые не подлежат мужскому контролю, продолжало жить[541].

В начале следующего века представление о каннибальском ритуале кристаллизуется, а с ним крепнет связь между колдовством, детоубийством и оборотнями. Помимо богатого процессуального наследия, фигуры ведьмы и оборотня-пожирателя обретают ясный рельеф в таких текстах, как «О демономании колдунов» (фр. De la Démonomanie des sorciers) (1580) брата Клода Прие; «Разговор об оборотнях» (фр. Discours de la lycanthropie) (1599) Жана Бовуа де Шовинкур; знаменитые «Отвратительные речи волшебников» (фр. Discours exécrable des sorciers) (1602) Анри Боге; и, наконец, «Картина непостоянства злых ангелов и демонов, в которой широко обсуждаются колдуны и колдовство» (фр. Tableau de l’Inconstance des mauvais anges et démons, où il est amplement traité des sorciers et de la sorcellerie) (1612) Пьера де Ланкре.

То, что раньше было подозрением, теперь выражается в форме неподдающихся обсуждению тезисов. Жан Боден уверяет:

что касается потребления человеческой плоти, то это абсолютно точно, с самой древности ведьмы были так до нее охочи, что было почти что невозможно сберечь мертвые тела или достаточно хорошо их сокрыть, чтобы они не смогли обглодать их до костей[542].

И так выражается Бовуа де Шовинкур о личности волков пожирателей: «эти волки, которых мы понимаем волками и которые сами того же мнения, на самом деле ведьмы, что обанкротились перед Церковью Божей»[543].

Антропофагия стала неизменной частью процесса превращения: пре-трансформация, при которой составляются мази, лекарства, отвары, зелья, необходимые для метаморфозы; пост-трансформация, чтобы дать выход зверской прожорливости демона-ведьмы. Созрев, поверья о каннибальских ритуалах ведьм составляют податливый и сложный гибрид всех предыдущих типов обвинения в ритуальном убийстве: mélange из самых отвратительных стереотипов против христиан, язычников, еретиков, иудеев, обогащенных щепоткой фольклора об оборотнях и фрагментами из языческой мифологии.

К этим основным направлениям можно добавить, говоря о шабаше, самую настоящую переработку всего корпуса средневековых представлений о каннибализме: тема матерей-антропофагов, съеденного сердца, съеденных зародышей, представлений о монстрах, евхарестических мотивов, рецептов, вдохновленных современной людоедской фармакопеей. Подобный синкретизм, обогащенный этнографическими открытиями новых народов Америки, посредством литературы, сказок, мифов и легенд обречен дожить вплоть до наших дней.

8. Против природы