Они никогда даже после этого не говорили о скульптуре, наслаждаясь тем странным уединением и медитативным погружением, они отбрасывали это наваждение и вновь возвращались в свою реальность. И острота этого осознания пронзала сердце Джулиана, это были настолько простые и счастливые моменты, что ему тогда казалось, насколько все эти мифические погони за эликсирами счастья и тайнами мироздания незначительны, вот этот момент счастья был полностью осязаемым и полным. И даже неважно было, испытывает ли такие же самые чувства Райан, потому что ему хватало своих собственных, они окутывали всё на свете, они гармонизировали его, они отпускали всё лишнее, предлагая принять этот кусок счастья, остановив время. Нежность, любование и понимание Райана явно намекали на то, что чувства взаимны, ниточка, что в последнее время соединяла их, снова уплотнялась, они были на одной волне, на одной планете, на одной линии любви, это же было очевидно. И тогда Джулиан чётко осознавал, они вдвоём преодолеют тайну скульптуры, они объединятся ради этой цели, понимая прекрасно, что Райана занимают те же мысли. Только вместе они могли прикоснуться к вечности.
20
Райан действительно сейчас переживал не только собственный творческий кризис, когда творить совсем не хотелось, хотя он и был полон вдохновения, но в то же самое время он, как и Джулиан проникал в священные тайны мраморной скульптуры. Какое-то время он не мог видеть Джулиана, потому что он сейчас начал замечать его недостатки и обыкновенную человечность, что разочаровало его тонкую натуру, склонную идеализировать объекты красоты. Джулиан был потерянным, суетливым, но полным энтузиазма покорить своё собственное отражение в мраморе, и это ему нравилось. Но тяжело было принять Джулиана не идеальным, хотя до скульптуры он ведь всегда был таким. Но сейчас он познал сравнение, и это его напрягало. Как вернуть Джулиану ту воздушность и прозрачность, чтобы его человеческая плоть вновь казалась безупречной? Изучать скрупулёзно скульптуру точно не помогало, наоборот отдаляло её от Джулиана. Общаться с Джулианом ему тоже в этот период не хотелось, так что он засел в своём коконе галереи как гриб и пытался понять, почему его так гложет идеальность этой скульптуры, и почему ему практически недоступна её тёмная сторона?
Почему стоит бояться смерти, что в ней противоестественного, задавал он себе вопросы? Разложение и гниение были куда хуже смерти, но опять же это последствие самой смерти, это медленное уничтожение всего живого, что со временем мутирует в компост для других жизней. Может, Жан имеет в виду это? Принять смерть как вечный цикл перерождений? Но Ланже отмалчивался, сказав лишь кратко, что его понятия гармонии между жизнью и смерти не содержат физических аналогов, это всё – ментальная работа. Но Райан чувствовал, что приближался к разгадке этого состояния, пускай пока в таких грубых и доступных формах. Был ли у него самого страх перед смертью, если отбросить сейчас инстинкты самосохранения и общественное давление? Каково это переходить из одного состояния в другое? Он понимал, что этот момент рано или поздно настанет, скорее рано, потому что он уже приближался к 60.
Он скорее ощущал омерзение к процессу старения и увядания, чем к самому финалу смерти. И хотя он миновал всех этих истерических состояний, наблюдая с ужасом за собственным старением, ему был омерзителен сам процесс. Он скорее страдал, когда красота увядала у него на глазах, поэтому он никогда не любил концы сезона, когда всё увядало, таяло, опадало, умирало, это был неописуемо ужасный период, время распада и тлена. Символичность смерти он предпочитал воспринимать театрально и гротескно, что делало понятие смерти каким-то абстрактным и далёким. Сам он никогда не считал себя красивым, чтобы страдать по собственному физическому увяданию, от того он и окружал себя красивыми и молодыми людьми, вдохновляясь их свежей и непорочной красотой.
И глядя на мраморную скульптуру Джулиана в своей галерее он всё сильнее проникался её вечной красотой, которую непременно нужно было сохранить и в самом Джулиане. Он пока не понимал, как это можно осуществить, но понимал, что и Джулиана терзают подобные мысли, как сохранить свою молодость, как обмануть смерть, как уничтожить старение и стать богом воплоти. Но он понимал, ещё рано думать об этом и вместе искать ответы, они оба ещё блуждали в ментальных лабиринтах между жизнью и смертью, пытаясь отыскать связывающую их гармонию. Это был процесс обучения для них обоих, хотя методы у них были очень разными. Джулиану нужно было познать всё здесь и сейчас, он без устали искал всеми возможными методами, как разгадать эти вековые тайны. Райан же неспешно созерцал, вдохновлялся, занимался самокопанием, долго созревал и ждал, когда его торкнет. И если Джулиану было просто совмещать свою нормальную жизнь со всеми социальными обязанностями и жаждой роста, Райан же, наоборот, закрывался максимально от внешнего мира, чтобы никто и ничто не могло загрязнить его просветлённого состояния.