МРНЫ (почти правдивая история)

С поезда — на электричку. Рюкзаки набиты так, что не поднять. Наконец выгрузились на станции Назимово, откуда в деревню Васьково — будущее наше место жительства — нас доставили на мотоцикле с коляской. Без глушителя. Зачем в деревне глушитель. Без дороги. Зачем в деревне асфальтированная дорога. Без фонарей вдоль этой недороги. Зачем фонари, луна есть. Не всегда, правда. И светит слабовато. Зачем, если на морде мотоцикла есть лампочка, и водитель видит, что перед колесом у него все еще дорога, а не поле. Но что там на этой дороге впереди, он не видит. А там яма на яме, лужа на луже. Раза три все слезали и толкали.

— Подсобляй! — с веселым азартом кричал наш провожатый.

Приехали, и двух часов не прошло. Слезли — земля не держит после тряски, ноги ходуном ходят. Вокруг тьма-тьмущая. Деревья чернющие. Звезды наверху плавают, как лепестки на черной воде перевернутого пруда. Ни домов, ни людей. Только крапива выше человеческого роста. И наш будущий дом черной громадой посреди холма. Как черная дыра.

Провожатый, спотыкаясь о корявые дощатые ступеньки, пре­дупредил:

— За перила не хватайтесь — качаются.

Он открыл грохотучий, ржавый висячий замок и любезно пропустил нас вперед. Потому что мало ли кто там в пустом доме не ждет гостей.

— Ну, обживайтесь, а мне еще возвращаться. — Мотоциклист повесил ключ на гвоздь в сенях и уехал.

Пощелкали выключателем… Электричества нам не светит. Холод, как на улице. Весна-то только наступила, ничего еще не прогрелось, не просохло. Сырость и тьма — вот что встретило нас на новом месте.

Но самым пугающим было Витино лицо. Все это время оно сияло, лучилось, направо и налево сыпало восторженные улыбки… Никогда еще я не видела его таким счастливым. Хотя нет, вру, однажды видела — когда я Масю выкупила у шантажистки-­уборщицы. Хотя она и сама, кажется, была готова приплатить, лишь бы его забрали.

В общем, в тот злосчастный день я поняла, что у каждого своя отдельная реальность. Одно и то же мы воспринимаем совсем по-разному.

Он ничего не боялся, мой муж. Может, потому, что мужчины сразу родятся смелыми? Я боялась всего.

Его тьма привлекала, меня — тревожила.

Его холод бодрил, меня — сковывал по рукам-ногам, как веревками.

Он сразу взялся действовать, суетиться, разводить огонь в печке, а я стояла тупо посреди комнаты, не могла пошевелиться.

Из ступора меня вывела кошка — начала тереться об ногу: мол, может, уже покушаем? Я очнулась, свечки зажгла, а то в темноте с фонариком кажется, что из каждого угла на тебя смотрят. Достала спальники и туристические коврики.

Тем временем Борода развел огонь из бумажки и попытался положить сверху полено. Весь дым пошел в комнату. Слава богу, все быстро погасло.

— Печь отсырела, — с видом знатока объяснял он, распахивая двери в холодную ночь.

Дом явственно смеялся над нами, неумехами. Так и слышалось от каждой половицы: «Пожаловали, гости столичные. Ну-ну».

Согреться не согрелись, чаю не вскипятили, так и заснули в сырости и в дымном чаду, вчетвером слипшись в один тряский комок на полу.

Глава шестая Дядя Вася из Васьково

Мася

Я глубоко проваливаюсь в сны, так глубоко, что появляюсь оттуда не сразу, а по частям. Поводил ушами, потом зевнул, лизнул пару раз лапу, открыл глаза — и не понял. Где это я?

Холодная изба, Виктор с Машей спят. Серое утро в мутных окнах. Да, в комнате много окон — три! Между рам паучьи сети, полные высохших мух. Сильные запахи. Пахло очень многим. Старым деревом, глубоко впитавшим дождь и туман. Дымом от сгоревшей газеты, который вчера не смог найти выход и впитался в стены. Походными вещами из рюкзаков — они живут палаточной жизнью и навсегда пропитываются дымом костра. Еще пахло гнилым сеном — об этом рассказал сквозняк с чердака, когда я вышел в сени. Это называется сени — прихожая с лестницей, ведущей на чердак.

Еще я знаю, чем не пахло. Не пахло здесь людьми. Точно. Больше года сюда не ступала нога человека. Во всем доме — ни одной вещи. Ни старой кастрюли, ни табуретки, ни стоптанных тапочек или резиновых сапог. Уличная обувь всегда дожидается хозяев на дачах. Этот дом был совершенно голым. Ничейным. Брошенным.

В центре стояла печь. Нет, не так, не просто стояла. Она жила. Она была единственным живым предметом. Она постанывала. Кряхтела. Ворчала. В ней происходило много внутренних движений. Это призраки огня и дыма рвались вверх по закопченному дымоходу. Они хотели танцевать и лететь и ясно просили об этом. Печке было муторно. Она как будто не могла выдохнуть накопившуюся тяжесть, не могла продышаться.

В дверь стукнули и сразу вошли, не дожидаясь приглашения.

В проеме стоял очень пыльный, очень веселый и краснолицый старик. Он притащил целое облако крепких запахов: меда, травяного чая, свежего сена, навоза, яичницы… Он еще много чем пах. Собаками. Другими животными, каких я не нюхал. Он стоял на широком пороге, с кирзовых сапог натекало по черной луже.

— Хо-хо, сплять ишшо! Хороши работнички. Полдня уж проспали. А я к вам незваным, по-соседски.