Мщение (СИ)

Голова слегка закружилась, а потом ясность снова пришла к нему. Он ушел из аврората только с утра, но уже вечером успел понять, что это только на первый взгляд казалось, что можно так просто вынести презрение родственников, — нет, он по-прежнему был слаб и прогибался под их влиянием. Ничего не изменилось, потому что не изменился он сам. И даже если сейчас Альбус четко осознавал, что ему прямая дорога в Министерство и в это гнилое общество, которое он так хорошо знал и которое было ему так близко, то внутри какой-то непонятный, противный голос постоянно напоминал ему о матери, что так сильно пророчила ему службу в аврорате; о бабушке, что говорила о его исключительной схожести с отцом, из-за чего он априори должен был продолжить его путь. Все они расписали его жизнь, заранее навешав ярлыки: Пожиратели — плохо, Малфои — неприемлемо, Слизерин — не очень хорошо. И всякий раз, когда маленький Альбус понимал, что совсем не похож на свою семью, начинал сильнее себя терзать и ломать, лишь бы стать хотя бы частично подобным им. Именно это и было тем, что погубило его, заставив постоянно погружаться только внутрь себя и не показать свое истинное лицо, пока оно, в свою очередь, покрывалось плесенью, облупливалось, делаясь совсем не человечным. Он и сам понимал, что стал неимоверно далек от всех моральных норм: все, что для многих являлось истинной, Альбус ставил под сомнение. Грань между «плохо» и «хорошо» стиралась; в один прекрасный момент ее просто не стало, и тогда он сформировался тем, кем был сейчас: лицемерным, подлым, скрытным и аморальным типом, который не гнушался ничем, если пред ним возникал азарт — единственная яркая эмоция.

— Я думала, ты никогда не придешь, — услышал он сквозь пелену, но наваждение тут же пропало, когда Альбус понял, чей это был голос.

— Я должен был сделать некоторые дела, — бросил, даже не поворачиваясь. Его тело так размякло, что им было трудно управлять.

— И что же ты сделал? — прошептала она над его ухом, отчего он вздрогнул: какой же был глубокий у нее голос, он попросту обволакивал сознание. Поттер медленно повернул голову и увидел, что она сидит близко-близко, почти вплотную и смотрит так серьезно, без капли смеха, будто бы понимала всего его.

— Ушел из аврората, — ответил он также тихо, понимая, что больше не сможет не смотреть в эти глаза, ведь они чертовски гипнотизировали. По ее лицу прошло какое-то облегчение, а потом он опять заметил эту несвойственную ей нежность в глазах. Что-то складывалось в его голове, строились какие-то выводы, но Альбус лишь тяжело сглотнул, ожидая ее слов.

— Это был единственный твой шанс наконец стать собой, Альбус, — проговорила, слегка замявшись. — Удивительно, как ты еще не свихнулся, столько лет нося маску ложного благородства.

Альбус ухмыльнулся пьяно, прикрыв глаза, а потом почувствовал, как ее рука сжала его. Он опять посмотрел в эти карие глаза с треугольным солнцем, будто бы спрашивая, зачем она все это делает: зачем привлекает его внимание, смотрит так по-особенному и даже не пытается скрыть чувства, что напрямую написаны у нее на лбу.

— А ты не носишь маску, Ригель?

По ее губам прошлась улыбка, такая понимающая и красивая, что у него сперло дыхание.

— Нет, потому что моя маска — это «я», ведь настоящая Ригель, та самая, что существовала много лет назад и проявляла хоть каплю человечности, мертва. Меня настоящей нет.

И в последних словах у нее было столько отчаянья, что Альбус лишь сильнее сжал ее ладонь, поглаживая большим пальцем эту мягкую кисть. Внутри у него поднимался жар, который лишь усугублялся из-за пьяного рассудка; ему нужно было срочно взять себя в руки и нацепить безразличие на лицо, но у него больше ничего не получалось.

— Зачем, Ригель? — устало протянул наконец Альбус, и он нутром почувствовал, насколько больным взглядом он всматривался в это красивое, мраморное лицо. — Зачем ты показываешь мне это? Зачем мучаешь постоянными загадками? В конце концов, зачем вообще стала искать эти встречи?

— Потому что только ты заставляешь меня испытывать что-то такое безумное, Альбус, — прошептала она, и в ее глазах появились первые слезинки: в них было столько несбывшихся надежд, угасших желаний, будто бы Ригель не плакала так давно, что у нее распирало внутренности. — Что-то такое, что я не могу даже описать. Еще тогда, с Хогвартса. Я люблю тебя, Альбус Поттер. И, о Мерлин, как долго я хранила эти слова для тебя.

Она резко встала, приблизившись к нему вплотную, и с какой-то жадностью впилась в губы. Покусывая их, Ригель с остервенением обнимала его за шею, скользя по ней руками, вычерчивая узоры. В ней всей как будто было одно сплошное желание, которое она хранила настолько долго, что сейчас не могла контролировать. Когда руки Альбуса сомкнулись на ее талии, тем самым сократив последнее расстояние между ними, она выгнулась всем телом, как кошка, и еще яростнее стала цепляться за его шею, будто бы это было ее спасительным якорем.