В середине января 1919 года, второй раз за несколько месяцев, в Мстёре побывал Александр Родченко[196]. Они с Розановой проторили туда дорогу многим художникам, которых Комиссариат просвещения потом направлял в качестве инспекторов, экспертов, консультантов. Родченко не изменил своего мнения о Модорове как о живописце, но не мог не признать, что, назначив его уполномоченным, отдел ИЗО не ошибся. Во всем строе жизни мастерских чувствовался бодрый пульс поступательного движения вперед. К началу марта сотрудники Модорова ощутили, что, несмотря ни на что, одолели первый подъем: в рабочих отношениях возникла та ось, когда само дело начинает порождать внутренние импульсы, свидетельствующие о признаках порядка. Это выражалось в первую очередь в простых формах существования, на которые реагировали наиболее живо и внешние наблюдатели.
Федор Модоров. Архангел. Копия фрески церкви на Волотовом поле близ Новгорода. 1916. Холст, темпера. Государственная Третьяковская галерея, Москва. Публикуется впервые
3 апреля Мстёрские мастерские принимали гостей — делегатов двухдневной конференции, посвященной развитию художественной промышленности в местном крае. От отдела ИЗО в ней участвовал художник В. Г. Орлов[197]. Губернию представлял художник М. В. Модестов и сотрудники Кустарного музея, Вязниковский уезд — заведующий отдела народного образования академик живописи Н. Н. Харламов[198]. Были делегаты Холуя и Палеха, ближайших к Мстёре исторических центров иконного промысла. От хозяев, кроме Федора Модорова и его коллег, участвовал руководитель мстёрского Рабиса Н. В. Миронов. Председательствовал на конференции Михаил Исаев.
Речь шла о распространении мстёрского опыта создания Свомас на Холуй и Палех, разделявшие одни и те же кризисные проблемы. «Что касается местной художественной промышленности и ее организаций, — писал из Холуя в Москву художник Е. А. Зарин[199], — то приходится сказать немного — голодуха и разруха всё сковали мертвым сном. Нет хлеба, нет материалов, нет взаимообмена»[200]. Без поддержки Комитета русской иконописи в обоих селах так же замерла и работа учебных школ-мастерских. Газета «Искусство коммуны» еще 9 февраля 1919 года сообщала, что Комитет обратился к отделу ИЗО с предложением принять в свое ведение иконописные школы Холуя и Палеха[201]. Мстёрская конференция стала формой экспертизы этого предложения.
В ответ на доклады соседей о бедственной ситуации Модоров заверил их, что перспектива есть, ибо «центр не стремится к уничтожению русского иконописания, но намерен лишь бороться с машинным производством икон»[202]. Среди главных вопросов обсуждали необходимость сохранения и обновления старых ячеек художественного образования как условия развития кустарной промышленности, создание стройной системы их связи с властными структурами уезда, губернии и Наркомпроса. Говорили о том, каким, собственно, должно быть обучение в мастерских. Конференция предсказуемо приняла резолюцию о реорганизации иконописных школ Холуя и Палеха по примеру Мстёры, с немедленным открытием финансирования, «дабы удержать их от полной гибели»[203].
Через две недели Аверинцев поручил Модорову организовать там обследование, чтобы дать окончательное заключение о целесообразности поддержки и о бюджете, которого она потребует. После того как положительное решение было принято, кадровые вопросы тоже как-то незаметно оказались в компетенции мстёрского заведующего. Он рекомендовал художественно-промышленному подотделу оставить во главе обновляемых школ их прежних руководителей: в Холуе — Е. А. Зарина, а в Палехе — Е. И. Стягова[204]. Когда летом 1919 года в уездном городе Вязники откроется художественная студия[205], она уже естественно войдет в поле руководящего влияния Мстёрских художественно-ремесленных мастерских. Таким образом, в первый же год своего существования они стали фактически вырастать над собой, воплощая, казалось бы, не вполне основательную мечту своих создателей о чем-то большем, чем обыкновенная школа для юных кустарей. Однако этому вектору роста со всей суровостью противостояла экономическая реальность.