Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов

Центром тяжести всех достижений и завоеваний школы служат мастерские, начиная с основной — живописной — и кончая электростанциями… Прекрасное оборудование металлообрабатывающей и деревообделочной мастерских, даже на техника производящих впечатление своими внушительными размерами и серьезными машинами. Здесь царит индустриально-заводское, а не кустарно-ремесленное настроение».

Нетрудно заметить, что выводы комиссии никак не связаны с оценками В. Л. Храковского, сделанными практически на одном и том же материале. Исаев, Изнар, их коллеги, в отличие от Храковского, увидели в Мстёре редкий пример почти буквального совпадения идеального образа реформы художественного образования с педагогической практикой. В месте, где «развито народное творчество, где явно бьют родники народного искусства», в условиях свободного выбора, рядом с художниками-мастерами и «при машине» выковывается «кадр ремесленников высшего типа». Это не просто живописцы или скульпторы, а те, кто умеет исполнять художественные работы, «смотря по надобности» нового общества… Конечно, разница объяснялась «углом зрения». Наркомпрос предстает в выводах своих представителей как аморфная, плохо отлаженная машина с невыверенным курсом, на который влияет множество противоречивых обстоятельств…

Мстёрский опыт произвел тем большее впечатление на членов комиссии, что они знали не понаслышке, каких усилий стоила созидательная деятельность в условиях растерзанной войной и разрухой страны. Обозревая итоги первого этапа реформы, Давид Штеренберг подчеркивал, что «эта организационная работа чрезвычайно трудна и невероятно сложна при отсутствии хороших инструкторов, как мастеров, так и художников, с одной стороны, а с другой, при отсутствии материалов и машин»[442]. Типичной была ситуация, при которой открытые на бумаге учебные заведения месяцами не могли приступить к нормальной деятельности, не находя для этого сил и средств.

В Мстёре масштабная, законченная форма возникла в удивительно короткие сроки. «Все это, — говорилось в докладе комиссии о результатах работы Модорова и его соратников, — добыто в каких-то два года и из полуразрушенных зданий с голыми стенами и зияющими отверстиями превращено в цветущий фабричный городок».

Особо подчеркивалось, что «такой успех обусловлен не просьбами и ходатайствами, а наглядным доказательством полезности всех начинаний школы как перед лицом населения, так и перед местными… губернскими и уездными советскими органами».

Итоговый вывод доклада определял Мстёрскую школу-коммуну как «решающую педагогическую проблему в художественно-промышленном уклоне… во всероссийском масштабе»[443].

Стоит ли удивляться, что она не только осталась на государственном обеспечении, но и вошла в ограниченное число учебных заведений художественной направленности (18 из 74), которые непосредственно управлялись из центра, наряду с Витебским художественным практическим институтом, Вхутемасом, Петроградским практическим художественным институтом (бывшая Академия художеств), Высшими художественными мастерскими барона Штиглица[444].

Буквально через несколько дней после отъезда ревизоров во Владимирский губисполком пришло письмо за подписью завотделом художественного образования Главпрофобра НКП Давида Штеренберга[445]. Губернские чиновники извещались, что Мстёрский техникум и «Опытная станция-коммуна» остаются на полном государственном снабжении. При этом Охобр ставил их в известность о планах мстерян развивать хозрасчетные начала в деятельности техникума «путем организации магазина-выставки, кооператива производственного, потребительского и торгового характера». Штеренберг обращал внимание местных властей на необходимость поддержки этих начинаний, со своей стороны, субсидиями и материалами. «Мстёрский техникум по всей работе и оборудованию считается одним из лучших, — заключал свое письмо Давид Штеренберг, — и было бы нежелательно, если его работа не пойдет так, как шла до настоящего времени»[446].

Обращение из Москвы было инспирировано Модоровым, нуждавшимся в упрочении своих позиций в отношениях с губернской властью, и закрепляло результаты недавней проверки. Оперативность, с которой пришла запрошенная помощь, свидетельствовала о том, что его слышали, ценили, что коммуникация между Мстёрой и центром была надежной и эффективной.

Незаметно миновавшие для Модорова три года работы походили на плавание в утлом челне по изменчивому морю. Приходилось ловить ветер в паруса и одновременно следить за тем, чтобы убрать их, когда внезапно, превращаясь в ураган, он грозил потопить суденышко. Время, переживаемое страной, не сулило покоя, а Модоров, судя по всему, покоя тогда и не искал… Весь следующий 1922 год его ковчег штормило от очередного начинания Наркомпроса — окрепшего плана заставить школы и мастерские самим зарабатывать себе на жизнь.