Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов

^{Михаил Курбатов. Автопортрет. Август 1926. Бумага, карандаш. Архив Татьяны Некрасовой, Москва}

Подобно другим художникам коммуны, Виктор Никандрович обладал талантом влюблять в себя учеников и тем самым обращал некоторых из них в свою веру. Лев Баскин говорил о Пальмове: «Он… и внешне художник, и замечательный человек… Я о нем не знал, откуда он появился. Но у меня первое впечатление такое — он мне понравился, и я ему понравился. Я ему разрисовывал тарелку красками, и это ему нравилось, и он поддерживал меня. Я его любил. <…> Он и поддерживал, и толчок дал хороший по рисунку, по цвету»[813]. Такие, как Лев Баскин, целиком захваченные обаянием Пальмова, с интересом прислушивались к нему. Прочие же, имея прививку реализма, образцом стиля считали совсем другую живопись.

Несмотря на художническую и личностную убедительность Пальмова, весомость его аргументов, привитое с детства трудно было разрушить «направлением». Советский исследователь истории мстёрских художественно-промышленных учебных заведений Г. И. Чернов замечает, что «преподаватель-художник Пальмов был ярым футуристом и стремился насаждать его [футуризм] в техникуме»[814]. В стенограмме встречи журналистов «Комсомольской правды» с бывшими коммунарами есть одно темное место, затрагивающее отношение учеников к Пальмову. Его можно понять таким образом, что некоторые, наиболее авторитетные из них (Александр Изаксон, Михаил Курбатов), не принимали программу Виктора Никандровича. Характерна в этом смысле история конфликта Пальмова с Андреем Кисляковым, которого все за несомненный талант считали главным обещанием коммуны[815]. Выходец из семьи потомственных мстёрских ремесленников, воспитанный Модоровым и Калачёвым в родной им академической традиции, Кисляков встретил в штыки напористую подачу Пальмовым своего взгляда на станковую картину как на разбитое корыто искусства живописи. Вероятно, и другой будущий художник Анатолий Шепелюк тогда же получил в Мстёре прививку от формализма, написав позднее в автобиографии, что «ненавидел формалистические установки»[816]. Интересно, что новым веяниям в первую очередь противостояли те, кто технически был вполне способен их освоить.

^{Виктор Пальмов. 1912. Фото было подарено на память кому-то из воспитанников Мстёры. Мстёрский художественный музей; дар Марии Модоровой, конец 1970-х}

Пальмова, человека сильного и харизматичного, оппозиция не смущала. Через головы старожилов опытной станции он обращался к их младшим товарищам и к новичкам, командированным Вхутемасом. Суть, которую Виктор Никандрович пытался донести до сознания своих студентов в Мстёре, мы можем понять из его статьи «Про мои работы», опубликованной на Украине уже после смерти мастера[817]. При этом надо принять во внимание, что три-четыре года, отделяющие время написания статьи[818] от периода работы ее автора в Мстёрском техникуме, смягчили общую позицию Пальмова, сделали его формулировки менее острыми.

«После увлечения футуризмом, который разрушил все, чему меня до этого учили, — писал Пальмов, — я оказался перед „разбитым корытом“ станковой картины. Станковая картина, практически исчерпав все традиционные способы воздействия (сюжет и вещь), пришла теперь к абстракции и дальше — к экспериментальности и как таковая оторвалась от многообразия повседневной общественной жизни. Отсюда появилась потребность найти то реальное, что связывало бы ее с существующей действительностью. Этой реальностью для меня стал цвет. <…>

^{Преподаватели и студенты Мстёрского техникума. Зима 1924–1925. Владимиро-Суздальский музей-заповедник. Нижний ряд, слева направо: Н. Овчинников, Е. Зеленцова, Л. Баскин (пятый слева), В. Пальмов (в центре), Н. Вишняков; стоят: М. Модестов (с сигаретой) и Д. Кулаков. Стоят, слева направо: М. Модорова, В. Гурковская (в шапке-ушанке), за ними: О. Богословская, Т. Лашина (в шляпке), З. Гурьянова, Ф. Лашин (в черной шапке); в центре: А. Пасхина (с муфтой), С. Светлов (перед Пасхиной); справа, на заднем плане: Н. Рождественский (в очках). Атрибуция автора}