Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук

Давайте, например, посмотрим, каким образом нам сообщают о качестве вина. Виноградарь, подобно ученому, может сообщить объективные данные: год, место, даже химический состав. Ценитель вин, конечно, может воспользоваться этой информацией, но, с его точки зрения, не она важнее всего. Как и у специалиста по архетипам, у знатока существует богатый словарь метафор, с помощью которого он может передать другим описание аромата, цвета, текстуры и вкуса. Он, например, может сказать «вишня с легким черничным штрихом», «перечное завершение», «намек на табачный вкус», «у этого вина удивительная нога[8]». Ничто из перечисленного в буквальном смысле не присутствует в бутылке. Ни черника, ни табак или перец, и уж точно у вина не бывает ног. Магия метафорического языка заключается в том, что другие, пробуя одно и то же вино, прекрасно все понимают и чувствуют тот же метафорически описанный ингредиент. С развитием вкуса к вину расширяется и словарный запас для описания ощущений, и хотя эти слова метафоричны, они вполне точно и надежно передают смысл. Вкусовые рецепторы соответствуют этому языку.

Техническое описание химической структуры, напротив, гораздо стабильнее, но если однажды будет принят закон, запрещающий использование метафорического языка для описания свойств вина, это будет похоже на ограбление Диониса в пользу Аполлона – страшный языческий грех, установление тоталитарной диктатуры над словами. Внутренняя жизнь подобна вину; нам нужен метафорический словарь для передачи качества наших эмоций. Чувства, как и ароматы, спонтанно выражаются с помощью богатого языка воображения. Это еще одна из причин, почему глубинная психология располагается в лагере гуманитарных наук. Наш внутренний экран предназначен не для того, чтобы показывать объективную реальность и логические структуры. Внутренняя жизнь – это виртуальный процесс, и правду в нем можно отнести к «художественной правде». Как и опытный ценитель вин, хороший глубинный психолог может «учуять» архетип, добавляющий аромат к букету: крепкий запах плачущего младенца с легкой ноткой садизма; сильный цвет воина со скрытой примесью милого котенка; мгновенное ощущение сладости, за которым следует кислое послевкусие обиженной матроны; неукрощенная мегера, скрывающая прекрасную королеву, – Шекспир умел все это чувствовать.

Кто рассказывает историю?

С учетом того, что идентичность не только выражается в нарративе, но и создается им, самое важное в обучении аналитиков – научить их оставаться центрированными на воображении пациента. Влияние терапевта на создание нового мифа в некоторой степени неизбежно, но оно должно походить на игру в четыре руки на фортепиано, причем аналитик располагается слева. Если терапевт переусердствует в своем влиянии, у пациента в итоге получится история, отражающая чужую фантазию или теоретическую ориентацию. Многократные эксперименты показали, что пациенты фрейдистского аналитика окажутся в нарративе, в котором будет присутствовать некоторая эдипальная борьба. У пациентов аналитикаюнгианца в сновидениях будут возникать мандалы и теневые фигуры. У специалиста по созависимости пациенты, возможно, будут считать, что нелюбовь к путешествиям в одиночку является признаком созависимости. До нас доходили истории о ложных воспоминаниях и психически неуравновешенных аналитиках, убеждавших всех своих пациентов в том, что в детстве те стали жертвами сексуального насилия. Эти аналитики – современный аналог Прокруста, мифологического персонажа, который отрубал своим гостям голову или ноги, чтобы те поместились на ложе. Обычно нормальный здравый смысл, соединенный с опытом, убеждает психотерапевтов, что если теория не подходит, от нее надо отказаться.