Мудрость Салли

Когда Элис обнаружила, что снова беременна, она ничего не рассказала Майклу. Собрала свои вещи и исчезла. На этот раз все должно было быть иначе. Она сделает все идеально – новый дом, новое начало. И тогда он выживет. И он выжил.

В дверь спальни мягко постучали, и появилось улыбающееся лицо Мэтти.

– Чашечку чаю, мам?

Она протянула к нему руки и жестом пригласила подойти и сесть рядом. Она прижала его сильное молодое тело к своему костлявому скелету, надеясь, что он не почувствует запаха ее болезни.

– Ты знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете?

Мэтти закатил глаза в добродушном раздражении.

– Да, мам, знаю. Так хочешь чаю или нет?

50

Они навек молоды, а мы постареем.
Возраст не утомит их, и время не властно,
Когда солнце садится, и на рассвете
Мы будем их помнить.

Из поэмы «Павшим», Лоуренс Биньон

Сегодня идеальный день для призраков. Знакомые очертания кладбища теряются в тяжелой пелене тончайшего ноябрьского тумана. Словно влажный саван, он окутывает могильные камни и ангелов именно так, как в лучших историях о призраках, которыми англичане Викторианской эпохи обожали себя пугать. Сырые деревья украшены нежными канделябрами сверкающей паутины, а трава покрылась серебром от мороза. Частые вздохи Хайзума поглощает клубящийся туман, но его лай на одинокую ворону, сидящую на могиле малышки Мэри, разрезает густое молчание и эхом разносится среди влажных камней. Перспектива прогулки с Хайзумом сегодня утром казалась не слишком заманчивой. Но тянуть время я не могла. Впереди сложный день. Подготовка к тому, что может оказаться свиданием с олимпийцем.

Я не боюсь привидений – по-моему, живые куда опаснее. Кажется странным, что люди викторианской эпохи, которые так пышно праздновали смерть, боялись призраков. Думаю, вампиры и привидения скорее их привлекали. Физические аспекты смерти были весьма приземленными, и, возможно, изучение духовных тайн придавало банальным вещам интереса. Болезнь вроде скарлатины могла за несколько недель уничтожить целую семью, и дети, как и взрослые, были прекрасно знакомы со смертью, как с частым гостем. Они прекрасно знали, что если кто-нибудь из их братьев и сестер подхватит болезнь, она вполне может оказаться фатальной и вдобавок закончиться их собственной смертью. Скрыться от собственной смертности было невозможно, и потому защищаться от нее считалось бессмысленно. В те дни эта тема считалась вполне допустимой для детской литературы, наряду с пушистыми котятами, прекрасными манерами за столом и новым чепчиком Лиззи.

Но это не значит, что тем, кто остался позади, было менее больно.

В наши дни люди весьма надменно относятся к викторианскому восприятию смерти, осуждают избыточность, сентиментальность и драматизм. Но я сомневаюсь, что наше отношение лучше. Наш подход к смерти заключается в том, что мы изо всех сил ее игнорируем. Мы даже не можем произнести это слово. Говорим, что кто-то «скончался». Говорим, что «потеряли» кого-то, или что кто-то «ушел». Но они не ушли, и мы их не теряли. Нам прекрасно известно, где они, и они не уходили, они просто больше не придут. Никто, кроме Эдварда, не говорил, что Габриэль мертв. Во всяком случае, мне в лицо. Окружающие прятались за вежливыми эвфемизмами. Нам гораздо проще сказать «дерьмо», чем «мертв». Мы с радостью позволяем детям часами весело убивать, калечить и делать гадости перед компьютерным экраном, но оберегаем их от посещения похорон любимой бабушки или дедушки, чтобы уберечь от страданий. Мне кажется, мы учим их бояться неправильных вещей.

Если сегодня на кладбище и есть призраки, я их не увижу – туман слишком густой. Но я слышу их, они играют на волынках. Наверняка это призраки, потому что ни один здравомыслящий человек не станет играть на волынке посреди кладбища промозглым ноябрьским утром, в таком густом тумане, что он может забить трубы. Если только сегодня не День Памяти. Одиннадцатый день одиннадцатого месяца, и сейчас – его одиннадцатый час.