Муха

– Но вообще, я б не старалась понапрасну, – заметила белка, – вы помните хотя одно Рождество, когда бы вас не попотчевали ничем!? К чему усердствовать?

Поникшая, седая от снега ветка, с укоризной покачала головой ей в ответ, но, отвыкшая говорить без побуждения ветра, так и не произнесла ничего вслух, а лишь громко подумала о том, что, даже рассчитывая на подношение, нужно быть готовым отдарить чем-то в ответ, пусть невеликим, но сердечным. Белка может остаться на виду, не отвлекаясь от дел, птица не упорхнёт поспешно, нарочно замешкавшись, одарит красноречивым взором олень… Да, мало ли! Благодарному достанет и того.

Печь, распалившись и разойдясь так, что уже вовсе перестала стесняться хозяев, по-прежнему пела, а лес за стеной скрипел неровными, белыми от снега зубами, предвкушая праздничное застолье. Даже те, которые были давно уж сточены жизнью, пеньки, – ощущали подле себя некую сладость, терпкий вздох чуда, о коем грезили от Рождества к Рождеству.

Украшая себя мишурой чертополоха и всполохами соцветий укропа с обсохшей пенкой снега на губах, листовые деревья подтрунивали игляных66, а те, набирая снега больше, чем могли удержать, кидались невесомыми хрупкими комьями, хохоча на всю округу. И никто не замечал, что Рождество давно уж тут, подле, и, по обыкновению, не удалось разглядеть никому, – откуда оно явилось и когда…

Жизнь

– Как считаешь, думают птицы наперёд?

– Странный вопрос.

– Ну, они же «не сеют, не жнут»67!

– А сам-то как полагаешь? Они помнят хорошее, от того, что умны, запоминают плохое, из-за этого недоверчивы, а умение летать в них от способности радоваться каждой минуте, каждому взмаху, каждой крошке.

Голые зимние веточки и почками вербы – воробьи на ней, раскачиваясь нервно, ударам сердца в такт. Ржавые бока поползня. Словно вывалянный в пыльной шерсти до подбородка седой дятел и раскрашенный ярким, зелёным – большой, в красной, чуть ли не на всех дятлов, единой ермолке. Наперебой старания синиц испытать прочность оконного стекла. Испуганная внезапной встречей мышь, что глядит доверчиво в глаза, прямо, ожидая милости или казни. Смятение и праведный гнев пламени, пожирающего в печи дрова…

Что ещё нужно тебе, человече, кроме оправданных ожиданий и надежд, наполненных добрыми предчувствиями вечеров и чаяний, коим сбыться не суждено?

А, может, и не так всё? И впредь суждение об определённом на нашу долю, лишь гадание на листве, что срывает ветер дрожащей, бледной до призрачности рукой.

Почему никто никогда не объяснит наперёд, что и как будет, которое случается после чего, и каким манером оно вообще пойдёт всё… если произойдёт?

Отчего молчат все те, кто знает уже чуть-чуть о том сбывшемся, несправедливом прошлом? Хотят, чтобы мы познали сами, как оно, когда уж ничего не исправить? Казнились чтоб, да поглядеть со стороны злорадно?! Вряд ли так-то.

Свысока своего невежества, вовремя не замечаем мы толкований, не слышим наставлений, пренебрегаем намёками. Не жалея, не стараясь возжечь особо, ломаем спички часов и лет. Минуя жизнь, провожаем её взглядом из-за ширмы суетности, спешим к конечной станции, как будто бы она и есть то, ради чего вся эта затея.

И если вдруг кто-то, – холодную руку на плечо, или шепнёт нечто на ухо в темноте, – принимаем всерьёз, но озарения, грозами, что пугают сильно, забываются скоро. Как бы и не было их совсем, ровно жизни той.

Жизнь… отвлекает нас от главного

Жизнь постоянно отвлекает нас от главного, – от поисков смысла в ней.

Весну проводим, отбиваясь от комаров, осенью выпроваживаем из дому мух, что без спроса намереваются остаться зимовать бок о бок с нами, лето коротаем в поисках тени, а остальную часть года одолеваем сугробы, либо бежим от объятий голого льда, что так и тянет на себя, пытаясь уложить рядом, уронив навзничь, дабы вместе поглядеть в покрытое веснушками звёзд небо или же, уронив ничком, совместно проводить взглядом последний уходящий в никуда экипаж. Впрочем, подчас, даже находясь в обычном положении, попадаешь в столь нелепые ситуации…

Некоторое время тому назад, мне довелось быть свидетелем одного странного случая, который, как те мошки, витая в сознании, мешает сосредоточиться на обретении истины, а посему, после недолгих сомнений, я порешил выговориться. Авось сделается немного легче, и смогу заняться, наконец, делом.

Неделей или двумя ранее, посреди дня, на одной из аллей городского парка я встретил некую молодую особу. В сопровождении спутника, как стало понятно позже из разговора, своего дяди, она каталась на велосипеде. Не обгоняя друг друга, парочка размеренно и чинно крутила педали, с тою лишь разницей, что девица восседала на дамском, складном велосипеде, а мужчина на подходящем для этих целей, мужеском, крепком, неразборном, вполне присущем его полу и званию.