Муха

По всё время этой прогулки парочка вела промеж собой беседу, причём было заметно, как девица нервна, а её спутник озадачен. Не имея привычки прислушиваться к стороннему размену чувств и мыслей, из-за усилий, что прилагала к словам девица, и ветра, который дул в направлении меня, я всё же слышал каждое произнесённое слово.

– Дядя, мне кажется, что мы должны обменяться машинами. – Недвусмысленно капризничая, требовала девица.

– Моя дорогая, – Говорил мужчина ей в ответ, явно прилагая немало стараний, чтобы скрыть вполне понятное негодование, – вы сами выбирали, на чём ехать, я не неволил. К тому же, исходя из того, какой длины у меня ноги, мне было бы неловко, да просто немыслимо управляться с вашим велосипедом!

– Дядя! Вы должны! – Строго и властно заявила девица.

– О чём вы, моя милая? – Мужчина выглядел более, чем смущённым.

– Вы должны быть более сговорчивы! – Тон, с которым были произнесены эти слова, звучал неприятно и оскорбительно даже для меня, совершенно постороннего человека.

Проглотив своё негодование, мужчина смолчал, и быть может, я никогда не узнал бы, чем закончился их спор, если бы навстречу, из-за поворота аллеи не выдвинулся конный полицейский.

Не сбавляя хода, барышня повернула руль в его сторону, и с криками:

– Господин полицейский! Господин полицейский! Помогите! Как хорошо, что вы здесь! Только вы один в состоянии мне помочь! – Едва не бросилась под ноги его лошади.

Полицейский, состроив покровительственную мину, натянул поводья, грузно спешился и поинтересовался, что же произошло, и кто нуждается в его участии. Ловко изобразив сожаление, и выказав подлую смекалку, коей обладает редкий мужчина, барышня произнесла:

– Господин полицейский, моему дяде нехорошо, пожалуйста, помогите доставить его домой.

– Но ваши велосипеды… – начал было служивый, в ответ на что девица, с жаром отбросив надоевшую ей машинку в кусты, ухватилась за руль принадлежащего дяде велосипеда:

– Я поеду на нём, а вы помогите моему любимому дядюшке!

Полицейский подсобил взобраться опешившему68 мужчине позади себя на лошадь, а девица, управляя понравившемся ей велосипедом, весело покатилась вперёд, указывая путь.

С победным, откровенно хищным видом она проехала мимо меня, даже не удостоив случайным взглядом, чтобы удостовериться, какое впечатление оставила о себе. Девица добилась того, чего хотела, и, кроме этого, её не заботило больше ничего.

Жизнь… Она постоянно отвлекает нас от главного…

Зимний лес I

Поползень насмешливо и сочувственно поглядывал на воробья, который, неумело подражая ему, долбил что-то примёрзшее ко дну выстланной мхом широкой чаши из собранной горстью корней трёх сросшихся дубов. Смотрел недолго, а после, как не выдержал, тряхнул гладко зачёсанной назад причёской, и принялся тихо ворчать:

– Эх, молодёжь! Ну, и откуда только клювы у вас растут. Ничего-то вы не умеете, никакого от вас толку… Так вот надо делать это, так, так, так. – Внятно учил поползень, ударяя тонким клювом не прямо, как пытался воробей, но с небольшим наклоном. Войдя в раж, он расставил лапы для надёжности, и принялся тюкать без остановки, пока не запыхался. – Видишь?! Если ты правша, бей справа, левша, так от левого крыла. Понятно тебе?! – Переводя дух, наконец, спросил он.

Пока поползень объяснял, как правильно пользоваться тем, что имеешь, на донышке набралось достаточно крошек, и воробей, довольный тем, что добился своего, молча кивал головой, а сам подбирал, подбирал, подбирал крошки, пока чаша не сделалась совершенно пуста.

Ну, что ж, отдавая должное смекалке воробья, как не поинтересоваться тем, что стал бы делать он, не окажись подле поползня?

II

Зимний лес, если войти в него без предвзятости и предубежденья, глядится чуть ли не Летним садом. Тем, что в Петербурге. И хотя в нём не

отыщется бюста поэта, за право считаться родиной которого боролись семь городов, незрячий, ослеплённый снегом, сотворённый из него ветром, ожидает внимания к себе на одной из оленьих троп.       Снежный Гомер куда нежнее любой из мраморных своих копий. Поверхность его негладка, и от того глядится куда как более живой, неутаённой правдой. Заложник69 великих знаний, как печалей, он трогателен, понятен, досягаем, хрупок и от того ж, раним. Всё, как в судьбе70.

А чуть выше – сражённый, но не сломленный, деревянный идол тянет сучья рук к небу. То не бранная скульптура мнимого божества, не рукотворный болван, но скромное, приличное, в ряду других изваяние. В нём угадываются черты многого, многих, и манит он к себе взгляд, а по добру или поздорову, – то, как каждый о себе возомнит.

III

Выжженный семенем клёна, видится на снежной доске силуэт воробья. В осевшей под сугробом поленнице мнится спешащий к Новогодней ночи дед…

      Сосуд дня, отстоявшись к закату, прозрачен и бел на просвет. На дно горизонта пали его тревоги, а вздохи и мечты, высказанное вслух, да взгляды вослед молча, – парят, сбившись в облако. Что с ними будет, и куда им идти теперь?

Пусть