Муха, или Шведский брак по-русски

Оба, напрягаясь в схватке, борясь и кряхтя, оказались у двери. Она неожиданно открылась — это со словами «Сегодня, главное, утвердить ассортимент…» в кабинет снова попытался войти толстенький мужчина. Но продолжить не успел — все трое вывалились из двери в вестибюль, рухнули там на пол, через несколько секунд, барахтаясь, оказались на краю лестницы, ведущей на первый этаж.

— Рогатым меня сделал, да?! — вскрикивал Василий.

И вот уже это странное трёхголовое «неизвестное науке существо» рыча, охая и ахая покатилось вниз.

Первой поднялась растрёпанная голова толстенького мужчины:

— За ассортимент я спокоен. Третья модель пойдёт под названием «Обруби мне рожки».

И рухнул без чувств.

Но позже растрёпанные Василий и Пётр уже мирно сидели вместе в кабинете, и Васька наливал Петьке в стакан из зелёной бутылки:

— Спиртного не держу. Только минералка.

Петька жадно, судорожно выпил.

— Так, говоришь, сама позвала передвинуть шифоньер?

— Ну да.

— Но у нас нет шифоньера. У нас стенка.

— Ну, она так сказала…

— Так это ж совсем другой разворот, — сказал Василий, сделав в воздухе рукой замысловатую фигуру. Снисходительно улыбнулся Петру. Ласково потрепал его по щеке. — Тютя, до того, чтобы соблазнить мою Любу, тебе ещё очень долго расти. И, скорее всего, не вырасти. Не ты её соблазнил, а она тебя. Кумекаешь?

— А в чём теперь разница?

— А в том, что она это сделала назло мне. Только лишь. Назло — и ничего более!

— Да, наверное, — робко согласился Петька, — она… когда мы уже… ну… это… она вдруг заплакала… Но ты же, понимаешь, я уже не мог остановиться… Прости, Василий.

Василий опустил голову, задумался:

— Заплакала… Значит, ещё любит меня… Почему же я не ценю? Почему так играюсь?.. Что же я за создание такое? Не человек, а… ч… ч… членистоногое.

— Членисторогое, — робко поправил Петька.

Василий поднял голову, беззлобно, устало замахнулся на него кулаком и… обнял:

— Может, мне пойти напиться, а, Петя, молочный братец мой?

— Ни в коем случае! — взволнованно воскликнул Петька. И осторожно добавил: — Помириться тебе надо с ней. Во что бы то ни стало.

Но Василий отрицательно покачал головой:

— Боюсь, что уже ничего не получится…

На железнодорожной станции Люба всё-таки не смогла сказать то, что хотела. Когда они с Валей обнялись на прощание, она вытащила из карманчика в кофточке сложенный листочек бумаги:

— Так и знала, что не смогу сказать вслух. Прочти, когда электричка отойдёт.

У Вали уже тревожно сжималось сердце — она чувствовала что-то недоброе. Оставшись на перроне одна, развернула листок. В нём было написано: «Прости меня. Назло Василию я соблазнила Петра. Петя не виноват».

…Валя не помнила, как бежала по тропинке через лесок назад. Только в одном месте остановилась, чтобы выломать в кусте длинную и толстую хворостину.

— «Петя не виноват!» — возмущённо вскрикнула Валя, передразнивая. Рубанула хворостиной по воздуху, как саблей — воздух аж засвистел.

Пете, считай, повезло — в это время его дома не было. У поселкового магазина Петя вёл своеобразную беседу с гармонистом Федей — пучеглазым, страшненьким, тем самым, который как-то в ряженом виде пел для Вали с Любой свои частушки. Этим своим искусством он был славен на весь посёлок.

— Давненько, Федька, — говорил Пётр, — я твоих частушек не слыхал. По-прежнему ли сочиняешь свои припевки или ты нынче в творческом застое? — и Пётр выразительно пощёлкал пальцем по своему кадыку.

Федя обнажил в улыбке свой щербатый рот с редкими жёлтыми зубами:

— Наша жизня, Петя, никак не позволяить расслабляться творческому человеку. Ты будешь в числе первых, кому я скоро спою на злобу дня. Начальные две рифмы уже в голове приземлились, остальные обязательно в скором времени опустятся. — Федька рукой изобразил, как что-то с неба опускается ему на макушку. — Тебе, Петя, будить особливо интересно послушать.

С хворостиной в руке Валя заскочила во двор, пробежала мимо сидевшей на крыльце Марии Семёновны. Громко распахивала двери во всех комнатах — Петьки не было. Валя бегом в баню — тоже пусто. За сарай в огород — никого нет. Возвратилась к крыльцу. Молча стояла, щурила от злости глаза, губы крепко сжимала, хворостина в руке ходуном ходила.

— Чего раскипятилась? — спокойно сказала Мария Семёновна. — Они все такие. Или почти все.

— Кто?

— Да мужики.

— Так ты что, знала? — поразилась Валя.

— Люба передо мною вчера повинилась. Да я и сама догадалась, ещё в тот день, когда Люба Петра к себе в дом потащила. Я в окно видала. И как потом он выскочил от неё. Я сразу всё поняла.

— Да ты у нас, оказывается, не только лучше всех слышишь, но и лучше всех видишь! — саркастически воскликнула Валентина.

— Вдаль, да, вижу, — согласилась Мария Семёновна.

— Так вот почему ты тогда на ключ заперлась! Перемолчать решила!

— Ты же и сама видела.

— Да мне и в голову не пришло! Подруга ведь! Самая близкая! А ты могла бы поделиться, если уж такая прозорливая.

— Я в вашу жизнь не вмешиваюсь.

— Вот и не довмешивалась.

— А ничего бы не изменилось.

— Как это ничего? Я бы сразу побежала туда, в дверь затарабанила бы!

— Оставь мужика в покое. Не всё от нас с тобой зависит. Да и…