Мухи

— А то не звалъ? Ни по чемъ не вернутся… Лука пришелъ лтось, пилилъ, пилилъ: скука у васъ!.. хоть бы рамафонъ завели! Я, говоритъ, привыкъ пить чай въ трактир, и чтобы безпремнно Шаляпинъ плъ… Такъ и ушелъ… И мы со старухой ушли… Довольно порабствовали около земли… Заколотились и ушли… Что намъ? Мы — какъ два клыка, двое.

И онъ опять тяжело вздохнулъ.

— Да разв теб въ ямщикахъ лучше? — спросилъ Иванъ Петровичъ.

— Что-жъ теперь будешь длать? Дожить какъ нибудь надо…

Онъ опять безнадежно махнулъ рукой и хлопнулъ возжами по лошадямъ.

Дорога съ луга вошла въ длинную березовую аллею, тарантасъ каждую минуту вваливался въ глубокія колеи и колдобины.

— Это прошпектъ ихній, чортъ бы его побралъ, — сказалъ ямщикъ, едва удерживаясь на облучк.

— Пріхали, что-ли?

— Вонъ усадьба начинается.

Иванъ Петровичъ снялъ шляпу, пригладилъ волосы, потрогалъ галстукъ, высморкался и услся попряме на своемъ узловатомъ сидньи.

* * *

Въ усадьб, куда они въхали черезъ открытыя ворота, никого не было. Длинный срый домъ въ глубин двора смотрлъ своими открытыми окнами и молчалъ. Молчали и деревья, обступившія его съ трехъ сторонъ, не дрогнувъ ни однимъ листомъ; молчала и собака, лежавшая у подъзда.

— Эй! Кто тамъ е? — властно крикнулъ ямщикъ.

Никто не отвтилъ.

— Э-эй! — опять крикнулъ онъ, но еще громче.

— Чего ты орешь? — замтилъ ему Иванъ, Петровичъ. — Пріхалъ въ чужой дворъ и оретъ!

Онъ сошелъ съ тарантаса и направился къ дому.

Домъ былъ довольно большой, очень старый и запущенный. Иванъ Петровичъ остановился въ прихожей, на половину заваленной холщовыми мшками изъ-подъ зерна.

— Можно видть кого-нибудь? — спросилъ Иванъ Петровичъ.

Все молчало. Онъ повторилъ вопросъ и, не дожидаясь отвта, вошелъ въ комнату — обширную залу, обитую по стнамъ срымъ картономъ; посредин залы стоялъ круглый столъ, черный, облупленный и на половину заставленный грязной посудой: ршето съ зеленымъ крыжовникомъ и тарелки съ мокрыми смячками и оставленными на нихъ шпильками, точно чернымъ платкомъ, были покрыты мухами. Часть ихъ взвилась на секунду надъ столомъ и сейчасъ же опустилась назадъ. Это сказало Ивану Петровичу о какой-то жизни въ этихъ безмолвныхъ стнахъ. Онъ повторилъ свой вопросъ уже смле и, не дожидаясь отвта, прошелъ въ слдующую комнату. Тамъ два окна были затворены ставнями, а черезъ третье — красные лучи заходящаго солнца освщали громадную спальню; дв постели стояли по стнамъ, подушки были смяты, срыя байковыя одяла сбиты возл одной изъ постелей на двухъ стульяхъ стояла большая корзина изъ подъ блья, въ ней лежала дтская подушка и смятое одяльце. И опять ни души.

Иванъ Петровичъ не посмлъ идти дальше. Онъ вернулся въ залу и остановился въ нершимости. Его начало брать сомнніе: туда ли онъ попалъ? И почему онъ ршилъ, что помщикъ Печниковъ именно тотъ Сеняша Печниковъ, котораго онъ зналъ въ университет? И только теперь ему вдругъ представилось: а что если онъ ошибся и пріхалъ къ незнакомому человку? Опять черное облако мухъ взвилось надъ столомъ и съ бодрымъ жужжаніемъ опустилось назадъ. Иванъ Петровичъ стоялъ посреди комнаты и оглядывалъ ее.

На громадной срой стн залы висла фотографія въ черной деревянной рам, а по бокамъ дв рамы подъ стекломъ — коллекціи бабочекъ и жуковъ. Иванъ Петровичъ подошелъ поближе разсмотрть ихъ. Съ фотографіи на него глядлъ худой блондинъ, стоявшій подъ руку съ красавицей-двушкой. Иванъ Петровичъ чуть не вскрикнулъ отъ радости: „Да! Это онъ! Сеняша! И рядомъ съ нимъ, вроятно, его жена“. Большіе черные глаза смотрятъ радостно и бодро, уголки рта подняты кверху, точно не могутъ сдержать улыбки; тоненькая шейка туго стянута блымъ воротникомъ и мужскимъ галстухомъ. И у обоихъ такое торжествующее выраженіе лицъ, точно они идутъ подъ руку на вчный пиръ, на радость побды. И онъ вспомнилъ любимое выраженіе Сеняши: „радость бытія“. Онъ былъ воплощеніемъ этой радости бытія и въ жизни, и здсь на портрет.

Въ раскрытую дверь балкона влетли чьи-то голоса; Иванъ Петровичъ быстро пошелъ на нихъ. Балконъ выходилъ въ садъ, въ старый барскій садъ, съ вковыми липами и правильными аллеями. Липы, очевидно, когда-то подстригались, а потомъ были оставлены рости на вол; он вытянулись длинными тонкими стволами и только верхушки ихъ зеленли, стволы же были окружены высохшими втвями, точно громадными вороньими гнздами, съ которыхъ спускались почти до самой земли черные голые сучья, похожіе на гигантскія щупальцы. Дорожки заросли крапивой и бурьяномъ, и только посредин ихъ была протоптана тропинка аршина въ полтора шириной. По ней и пошелъ Иванъ Петровичъ. Паркъ спускался по отлогой гор прямо къ рк. Оттуда неслись тревожные, мужскіе голоса.