Мухосранские хроники

– Не могу отказать себе в удовольствии, – томно вздохнула дива. – Погоды… свежий воздух… доброжелательные слушатели… Я уж, грешным делом, подумываю вернуться на сцену. Володенька Зельдин, кажется, еще лицедействует? Я могла бы играть его внебрачную дочь, мы составили бы прекрасный комический дуэт!

«Ну? – спросил Моисей одними глазами. – Что теперь имеешь возразить?»

«Это ничего не значит, – взглядом же откликнулся Корженецкий. – Ровным счетом ничего».

Ариадна скользнула по застывшему в неловкой позе Моисею синим равнодушным взглядом, явно не припоминая, где могла прежде видеть эту странную креатуру (связь с браслетом из тайского серебра, что обретался на ее запястье, очевидно, канула в прежнее беспамятное небытие), затем состроила на сморщенном лице мимолетную гримаску из разряда «Высечь бы тебя, братец».

– На чем бишь я… – произнесла она, артистическим жестом поднося прозрачную ладошку к глазам. –

Мне летние просто невнятны улыбки,
И тайны в зиме не найду.
Но я наблюдала почти без ошибки
Три осени в каждом году[13].

Поеживаясь от холода, а может быть – от покидавшего организм хмелька, доктор Корженецкий присоединился к слушателям, а Моисей тихонько отдалился. Удивительно: день уже не казался ему таким безнадежно пасмурным. Отчего бы?

* * *

Сентябрь в Мухосранске – время синоптической непредсказуемости. Старожилы помнят еще безмерно затянувшийся ко всеобщему недоумению осенний пляжный сезон. Но обычно сентябрь – это холода, дожди, мокрая скользкая листва под ногами, возиться с которой дворникам лень. Дворники как никто знают, что совсем скоро, уже в октябре, ляжет первый снег. Он, правда, сойдет, превратив городские улицы в деревенское месиво и бездорожье, но и это свинство затянется ненадолго. Потому что второй снег ляжет основательно и не сойдет уже до середины марта, а то и до первых чисел апреля.

Моисей Сайкин не спеша двигался по усыпанной в три слоя желтыми листьями узенькой аллее, которую кому-то в прошлом веке взбрело на ум назвать проспектом Просвещения. Аллея начиналась сразу от железнодорожного вокзала, по обе стороны лежал диковатый неухоженный лесопарк, и только в самом конце пешехода встречал студенческий городок политехнического института, с учебными корпусами и общежитиями, одинаково приземистыми и бесцветными.

Но если здания были обреченно серыми, то утро по неисповедимым резонам высших сил нынче выдалось солнечное. Прохладный воздух казался хрустальным, чистенькое синее небо внушало беспочвенные ожидания, в обнажившихся кронах деревьев плясала светомузыка.

Новое студенчество – небритые юнцы с чудовищными стрижками, длинноногие девицы в вампирском макияже, все без гендерных различий в татуировках и с металлическими побрякушками в самых неожиданных местах – обтекало его стайками и порознь, не принимая за своего, отторгая как инородное тело. Их разговоры были непонятны, интересы чужды, будущее туманно. Когда-то Моисей по незрелости немного печалился о том, что никогда ему не воротиться уже ни в те года, ни в те места, что почерпнутое из литературы весьма отвлеченное понятие «конфликт поколений» вдруг наполнилось безрадостным содержанием, но затем успокоился и счел, что ему и в своем поколении неплохо, а эти дивовидные существа, не сказать чтобы совсем уж инопланетяне, но с явными признаками чужеродности, пусть живут как хотят и выкручиваются как могут со всеми приобретенными эволюционными болячками вроде клипового мышления, функциональной неграмотности и прочего дерьма.

На лавочке перед техническим корпусом, в тени памятника Ломоносову, раздирающему пасть Лавуазье, как и всегда в одно и то же время, сидел старый дворник в брезентовой робе и мешковатых джинсах отечественного покроя. Лицо его, неподвижное, загорелое на свободных от седой щетины участках, напоминало языческую маску. Из-под утратившей всякие формы истрепанной бейсболки торчали седые космы. Пробегавшие мимо студентики приветствовали его возгласами: «Нахимычу респект!» Дворник, казавшийся глубоко погруженным в какие-то свои архиважные размышления, отвечал рассеянными кивками.

Моисей, чтобы не уделать брюки, пристроился на краешке лавки.

– Привет, отец, – сказал он.

Дворник Нахимыч кивнул, не поворачивая головы.

– Как спина? – спросил Моисей.

– Побаливает, – невнятно откликнулся дворник.

– Я же приносил тебе мазь, – сказал Сайкин с укоризной.

– Не помню, – промолвил дворник, всем своим видом демонстрируя нежелание поддерживать беседу.

Моисей тяжко вздохнул. Он ненавидел эту обязательную часть свидания за ее предсказуемость и безысходность.

– Я хочу, – произнес он раздельно, – чтобы ты перебрался из своей конуры в мой дом. Я хочу, чтобы ты был рядом. Хочу за тобой присматривать, заботиться о тебе.

Дворник покосился на него в некотором смятении.

– Я вас не знаю, – сказал он усталым голосом. – Не могу принять помощь от незнакомых людей. Это унизительно.