Муос. Чистилище

Все молчали, лишь один полупьяный мужик дружелюбно ответил:

– Да какие еще вопросы! Тебя все поняли. Давай, приступай…

Задыхаясь от мощного удара в живот, мужик свалился на колени рядом с женщиной. Офицер терпеливо объяснял:

– Никто не смеет обращаться к администратору на «ты», никакого панибратства… И еще. Мы первое время здесь побудем с вами, чтобы всю дурь повыбивать с ваших бошек. А когда уйдем, помните, что ежели с администратором что-нибудь случится: тяжесть какая на голову упадет, или пропадет он куда-нибудь, мы вернемся. Но вам рекомендую удавиться еще до нашего прихода.

Тех, кто оказал сопротивление силам Центра, заковали в кандалы и увели. Их ждала Поверхность. На их место прислали группу молодых, крепких ребят. Именно они стали опорой Батуры и его единомышленниками. Со временем и «коренные» жители стали менять отношение к Батуре. Они видели, что работает он от сна до сна. Не гнушался он и общих работ. Часто выходил на Поверхность, чего другие администраторы не делали, – он хотел лично контролировать сельскохозяйственные работы и установки заграждений на полях. Не гнушался участвовать в заделке брешей, установке насосов для откачки вод, постройке и ремонте жилищ. Часто писал письма в Центр, лично ходил туда ругаться с инспекторами, чтобы выбить очередной кредит, а то и бесплатные лекарства. Два раза в день обходил дозоры.

После проведенной военными эффективной зачистки Батура сам стал практиковать метод кнута. Теперь за малейшее ослушание, брак в работе, поломанный инструмент или сон на посту провинившийся наказывался штрафом, лишался выходного, а то и сразу получал в ухо. Администратора начинали уважать и бояться.

Однако коренного улучшения жизни у жителей Партизанской не наступало. Целина подарила им два первых богатых урожая. Но потом картошка или вымокала, или засыхала. Ее удавалось собрать лишь столько, что едва хватало уплатить налог и не протянуть самим ноги. Постоянно поступавшие грунтовые воды подмывали стены станции. Жители часто болели. Двое уже умерли от туберкулеза. Теперь, кажется, эта болезнь настигла и Батуру. Он мог бы пролечиться в Госпитале Центра, взяв на это муони из общака Пролетарской, но этих денег едва хватало на семена к весне да на амуницию для сельхозработ. Поэтому оставалось надеяться только на силы своего молодого организма.

Глеб уже давно оставил свои честолюбивые планы восхождения к высотам карьеры. Он понимал, что назначение администратором Партизанской – это его первое и последнее в жизни назначение; догадывался, что эта сырая дыра станет его могилой, и чувствовал, что его последний час неумолимо приближается. Он научился ценить каждый день, отвоеванный им у жизни. Запоздно, растягиваясь на кушетке в своем кабинете и укрываясь дырявым одеялом от пронизывающего всю станцию сырого холода, он благодарил Бога, что и сегодня станция не обвалилась, он не выхаркал растачиваемые болезнью легкие и ему не раскроил голову кто-нибудь из обозленных подчиненных.

Сказав свой тост, Батура выпил до дна мутное содержимое кружки, перекривился, хватанул со стола картофелину и начал ее так сильно нюхать, как будто хотел ее всосать внутрь через нос. Убры вне Урочища не пили, даже если были не на задании. Все они лишь едва пригубили мутное содержимое тщательно вымытых к их приходу кружек. У Веры запах местного пойла вызвал легкие позывы к рвоте – она даже отставила кружку подальше от себя.

Батура по-своему истолковал реакцию убров и, смутившись, оправдывающимся тоном сообщил:

– Да. Самогон у нас тут не очень. Это из-за побегов леса. Живых уже мало осталось, приходится подгнившие добавлять в брагу из картофельной патоки. Но зато крепость они дают ого-го… Ну вы кушайте-кушайте. Пока вот картошечка с сальцом. Сейчас уже кабанчика разделывают, мясца подложат. Я это специально не давал команду заранее, чтоб сразу свеженькое к столу. А пока тем, что есть, подбодритесь…

Договорить Батура не смог, его начал давить очередной приступ кашля. Вера с жалостью смотрела на Батуру. Как он может быть администратором этого кошмарного поселения? Высокий и несуразно узкоплечий. Аккуратно обстриженные мягкие русые волосы, зачесанные по-детски на пробор. Болезненное, прыщавое лицо. По паре десятков волосин под носом и на подбородке – пародия на бороду и усы. Когда начинает говорить, его природную застенчивость выдает привычка опускать глаза и дергать пуговицы на чистой, но потрепанной куртке чиновничьей униформы. На вид лет двадцать пять – старше Веры, но не хотела бы она иметь такого напарника в бою.