Мурашов

— Обычная предосторожность. Вдруг вы захотите покончить с жизнью, вырвете у солдата бритву и разрежете себе горло?

— Зачем себе? Если уж резать, так или солдату, или вам, или переводчику. А меня после этого и так убьют.

Немец засторожился:

— Мне вдруг показалось, что я в вас что-то недопонял. Вы что, не боитесь смерти? Фанатик? Разве вы не могли, в таком случае, умереть от голода?

— Так ведь вы бы не дали. А мучиться-то зачем?

— Да, конечно, у каждого человека свой предел… Что ж, будем считать это вашей не очень удачной шуткой.

— Зачем шуткой? Руки-то вы мне не в шутку собираетесь связывать.

— Я же сказал: это вынужденная мера, — дернул головой гестаповец. — И закончим на этом!

— Ну, перейдем теперь к главному нашему разговору, — сказал он, когда Кочнева побрили и солдат ушел с прибором. — Как нам найти вместе этого вашего капитана и людей, с которыми он должен установить связь.

— Но я, правда, не знаю явок! — воскликнул Гриша. — Уговор ведь какой был: мы встречаемся после высадки, находим место, где я должен сховаться с рацией и ждать. А он идет по адресам, проверяет людей, определяется с жильем. Вечером или ночью мы переносим туда рацию. Вот и все.

— Все неконкретно, все как песок между пальцев… И ничего не дает нам. Вы можете описать этого… Левушкина, да? Дать его словесный портрет? Есть у него что-то запоминающееся? Во внешности, может быть, какие-то физические аномалии?

— Нет у него ничего такого. Худощавый, рост средний, возраст тридцать-тридцать пять, смугловатый такой, усы… Пройдешь — не обратишь внимания, короче. Молдавским владеет в совершенстве.

— Что, знает его с детства? Или учил?

— Он служил в Молдавии до войны. У него на языки способности. Он говорил: месяц хожу, учу слова, слушаю, потом начинаю помаленьку калякать, а в конце второго месяца толкую свободно.

— Способный парень. Одет крестьянином, как и ты?

— Ну… под местного жителя.

— На какие имя, фамилию документы?

— Не имею понятия. Как-то… ряну, мяну, вяну… Попробуй разберись в ихних фамилиях! Нет, правда! Мне-то ведь это и не нужно было, зачем?

— Что же теперь — делать поголовную проверку по всему городу с вашим участием? Особых примет нет. Как его искать? Только проверка. Но у нас нет для этого нужного контингента хороших военных или полицейских сил. На румын и местных жандармов плохая надежда. Начнут грабить, бить и забудут про дело. Капитану не надо будет даже прятаться, они все равно его не заметят.

Пауза.

— Что ж, — продолжил Геллерт. — Выходит, господин радист, что вы нам и не особенно нужны. Радиоиграми и прочей хитрой атрибутикой занимается совсем другое ведомство, наше дело — найти и обезвредить. И меня не оставят в покое, покуда я не приму всех мер по задержанию второго разведчика. Ход событий контролируется нашими вышестоящими службами. Передать вас им, что ли?

— Что от этого изменится?

— Ну, я хотя бы разделю ответственность… А проще всего было бы вас расстрелять. Оправдание тому всегда можно найти. Но я вас поднял сегодня из пепла, и мне вас жаль. Вы сейчас стоите на краю страшной пропасти, младший лейтенант, это я вам заявляю со всей ответственностью. Осознайте ситуацию. В такие моменты мозг работает четко, память обостряется. Неужели нет ни места, ни имени, за которые мы могли бы зацепиться?

— Я слышал однажды вполуха, как с Левушкиным разговаривал наш майор из разведотдела. Так вот, в этом разговоре они несколько раз произнесли слово «рынок». Все у меня этот рынок в голове крутится.

— О, это важно! Вот видите! И что еще крутится у вас в голове?

— Ну… что все правильно. Рынок для него — главный центр, основная точка. Он же работает под крестьянина или под местного жителя. Для интеллигента центр — обычно другое понятие, а для простого человека — то самое, рынок. Он там может с кем угодно встречаться, и никто не заметит.

— Но на рынке дежурят полицейские и есть наши агенты, они нам докладывают о посторонних.

— Не всякого постороннего можно выделить. Я же говорю: он по виду обыкновенный молдаванин, да еще зачуханный.

— Я понял. Я понял ход ваших мыслей. И начнем сегодня же. Какой вы грязный, однако! Надо его переодеть, — обратился Геллерт к переводчику. — В такую же одежду, только чистую. И помыть. Хотя — не вызовет ли чересчур чистый вид подозрения у вашего товарища?

— Не надо было тогда меня и брить!

— Что жалеть о сделанном! Значит… если он не захочет к вам подойти?

— У меня ведь и у самого есть глаза и ноги.

— Хороший ответ. И что же вы ему скажете?

— Что велите.

— Отлично! Вы подвернули ногу приземляясь, вас подобрал крестьянин, сочувствующий красным, вы живете у него в селе и сегодня приехали в город под видом его глухого родственника, в надежде встретить этого капитана Левушкина.

— Мы разговариваем, а вы, значит, в это время подбираетесь и — цап-царап?

— Какая чушь! — гауптштурмфюрер развеселился. — Этот разведчик для нас вообще не главная фигура, нам надо выйти на явки, обезвредить подполье, без него он сам ничего не стоит. Рации у него нет. Без вас и без них он — нуль, понимаете?