Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.

Сердце словно океан: безбрежное, холодное и, несмотря на бесчисленные морские создания, не принадлежащее никому. А мне так бы хотелось влюбиться. Чтобы он был храбрым и добрым, чтобы не боялся смерти, не боялся жизни, не боялся ни бедности, ни богатства. Мы бы отправились путешествовать автостопом. Весь мир принадлежал бы нам двоим!

Но день умирает. Я убила его. Скоро ночь. Я прощаюсь со скорбью в сердце.

Полина-Будур

17.08.

Выглянула с балкона: сосед-чеченец, купил на рынке живого кролика. Собрал малышей и учил, как нужно резать бедное животное. Дети по пять-семь лет были в восторге. Я невольно увидела данную “картину”, так как на балконе вешала только что постиранные в тазу вещи.

Жаль кролика. Кролик являлся для этих людей не созданием, а едой! Которую еще можно и мучить! Отобрать животное не могла – они купили его себе к ужину. Пришлось помолиться за кролика, чтобы его страдания были приуменьшены. Убив комара, я уже убийца, а поедая котлету, провоцирую убивать ни в чем не повинных животных.

20.08.

Была сразу в трех школах – брала интервью о подготовке к новому учебному году. Сама подумываю устроиться еще на полставки – преподавать.

Таиса опять решила водить к нам дочь-малютку. Ей уже три года. На гонорары купила себе немного новой одежды.

Продолжаю удивляться своей редакции. Сотрудник газеты, решающий публиковать материал или нет, неожиданно разгневался, увидев мою статью о семье Пушкина, поданную в раздел “Культура”:

– Какое отношение это имеет к Чечне?! У Пушкина кровь арабская, мусульманская. Но его жена… это ж просто… русская тварь!

Я настолько оторопела от услышанного, что даже не смогла возразить начальнику. Забрала статью и молча ушла.

07.09.

Как-то тетя Лейла сказала, что я могу собрать яблоки в заброшенном саду рядом с частным домом ее друзей.

Я пришла с ведром и полезла на дерево. Яблоки были не очень вкусными, но из них можно было сварить компот и пить его – какие-никакие, а витамины. Но меня смущал запах… Покойника. Оглядевшись по сторонам, я увидела, что рядом на покореженном и частично пробитом снарядами чердаке частного дома лежит мертвец в военной одежде. Он наполовину истлел и был страшен. От него-то и шел этот запах!

Вначале я решила, что сейчас убегу. Спрыгну кубарем с дерева и просто убегу. Даже представила себе, как это сделаю: увидела свой побег в деталях, словно это было кино в моем воображении. Но потом взяла себя в руки, поняла, что ничего плохого умерший человек сделать мне не может, гораздо страшнее – живые. Они пытают, убивают и зверствуют. Мертвые не делают вреда. “Зеленые жесткие яблоки помогут выжить. Они не виноваты, что людей поглотила война”, – подумалось мне, и я собрала яблоки со всех веток. Помолилась за душу несчастного и ушла.

Людей в том дворе нет. Никто там не живет. И покойника который год не хоронят.

Что будет с родной газетой, неизвестно. Раньше все газеты подчинялись Министерству печати, где всем заправлял Гантамиров, самый знаменитый сторонник Москвы. Теперь все захватили люди Ахмата Кадырова. Они в черных майках, на которых изображен их лидер, и с автоматами в руках. Гантамиров убежал из Министерства печати, когда они туда ворвались.

Все газеты боятся: не знают, кого новая власть пощадит, а кого закроют. Новое военное подразделение “кадыровцев” – так их тут называют – состоит из сельских крепких парней-бородачей с автоматами, которые совершенно неуправляемые и ничего не боятся.

Один из представителей новой власти, с автоматом в руках, перегородил мне вход в газету “Молодость” и не давал пройти. Увещевания не помогали ни на русском языке, ни на чеченском языке. Он меня не отпускал, говоря, что я с ним сейчас куда-то отправлюсь. Ни мой совершенно скромный вид в длинных одеждах, ни большой платок на голове не произвели на человека с автоматом никакого впечатления.

Местные милиционеры, охраняющие проспект города, предусмотрительно отвернулись, а сотрудники моей газеты еще и шторку задернули на окне, всем своим видом показывая лояльность к новой власти. Выручил меня взрослый мужчина, давний работник министерства по имени Муса. Я немного знаю его, так как помогала ему редактировать стихи. Муса сказал, что я – дочь его брата и мне немедленно пора домой.

– Ах ты, бездельница! – нарочно громким голосом закричал Муса. – Где ты ходишь?! Немедленно иди домой, лентяйка! Я скажу брату, какая его дочь непослушная.

И пока “кадыровец” ошарашенно таращил глаза, Муса подхватив меня за локоть и, громко выкрикивая на чеченском языке нотации, сумел увести меня за угол дома, откуда мы припустились бежать, как зайцы. “Кадыровец” был гораздо младше и, несмотря на свою наглость, воспитан по-восточному. Поэтому старшему человеку уступил. Не стал нас преследовать.

Как я была благодарна Мусе! Он проводил меня до автобусной остановки и предупредил, чтобы я была осторожнее.

П.

11.09.