Муравьи революции

Ребята пошли в волостное правление, а мы зашли в избу. Детишки и молодуха уже спали, а старуха нас дожидалась. На столе стоял самовар.

— Заждалась я вас, и самовар-то уж перестал шуметь. Приутомились, небось, думала, до утра прошумите там.

— Ничего, старуха, новую власть выбирали. Войну, может, скоро кончать будем. Может и Илья вернётся, — проговорил, понизив голос, старик, чтобы молодуха не услыхала.

— Ой, да што ты! Дай-то бог, — старуха глубоко вздохнула и перекрестилась.

— Младшего-то Николу убили. Вот молим бога, штоб Илья-то, старшак, вернулся.

Старик смахнул скатившуюся из глаз слезу.

— Ну, старуха, давай нам чайку-то. Да спать надо гостя дорогова уложить… поработали сегодня.

Чай пили молча. Каждый думал свою думу. Старуха с доброй молчаливой лаской смотрела то на меня, то на старика и не дотрагивалась до налитой чаем чашки. Кончили пить чай. Меня уложили на кровати. Я, еле раздевшись, свалился и уснул как мёртвый.

Утром я проснулся от топота и тихих шагов. Открыл глаза и долго не мог сообразить, где я нахожусь. Глаза мои видели перед собой тесовые полати, с них свесились с любопытством смотревшие на меня две детских головки. Выше за полатями бревенчатый потолок. В небольшое деревенское окно падал свет. Сзади за головой слышался шопот. Ни звона кандалов, ни серых, лежащих плотно друг к другу людей, ни окон с решётками, ни железных решётчатых дверей — ничего этого не было. Мозг застыл в коротком недоумении и сейчас же внезапно прояснился.

На воле! Картины вчерашних событий завертелись в воспоминании. Я поднялся на постели и обернулся. Дед, старуха и невестка пили чай. Их шопот и разбудил меня.

— Ну, ставайте, ставайте, я уже хотел будить вас, да старуха остановила, пусть, говорит, поспит: первую ночь на воле-то живёт. Ставайте, самовар-то весёлый, шумит к радости.

— Желаю, чтобы это к вашей большой радости было, — сказал я, слезая с кровати.

Изба была обычного типа сибирского небогатого крестьянина. Одна большая комната с отгороженной «кутью» (кухня). У дверей стояла кровать, печь с «гобцем», тесовые палати — неизбежная принадлежность каждой крестьянской избы Сибири. Ребятёнки по-прежнему глядели на меня с любопытством.

— Вы чего бельмешки-то вытаращили, слезайте, мать молока даст, — любовно погрозила им старуха. — Сиротуют без отца-то, третий год уже пошёл. Не знай, когда и вернётся.

Напились чаю, я поблагодарил хозяев, и мы со стариком собрались идти.

— Ты, Варвара, за скотиной-то поблюди, я теперь не знаю, когда ослобонюсь-то, — обратился старик к невестке.

— Ладно, батюшка, — коротко ответила невестка.

В волости нас уже ждали все члены волостного комитета. Там же были инвалид Прокопий, Спиря и Ванюха со своими ребятами. Постепенно подходили мужики посмотреть, как будет «заседать» новая власть.

Комитет устроил своё первое заседание в зале — «волостном присутствии». Члены комитета расселись вокруг стола, члены вчерашнего схода сегодня располагались на полу уже в качестве только зрителей.

— Ну, граждане, комитете, с чего мы сегодня начнём? — обратился к комитету председатель. Я попросил слова и предложил оформить сначала президиум, выбрать двух заместителей председателя, назначить секретаря комитета, пересмотреть состав сотских, десятских и всех остальных должностных лиц бывшего волостного правления, а потом уже составить повестку работ комитета.

Выборы заместителей и пересмотр должностных лиц волости провели быстро. Секретарём назначили бывшего волостного писаря. Одного из заместителей сделали казначеем и поручили ему принять все денежные дела от арестованного старшины.

Потом назначили делегацию во главе с инвалидом поехать в Урицк с предложением арестовать станового пристава и всю полицию. Спирю назначили сопровождать в Иркутск арестованных полицейских, ему же поручили переговорить с начальником гарнизона насчёт военного конвоя, сопровождать арестованных.

Я случайно оглянулся на стену: как раз над головой председателя висел портрет царя. Во вчерашней суматохе я его как-то не заметил.

— Это, товарищи, теперь надо уничтожить, — показал я на портрет. — А ну, ребята, возьмитесь за него, — обратился я к молодёжи.

— А мы сейчас его, — и десятки рук потянулись к портрету.

— Раму-то, раму не сломайте, — заволновался Спиря, — золочена ведь она, на опчественную пользу может пойти.

Ребята со смехом потащили портрет на улицу за ними выбежала вся молодёжь.

— Ребята ещё всё шуточками да смехом живут, — поворчал старик.