Муравьи революции

Старики на караване вообще сторонились политических разговоров, и поэтому работа над ними была малообещающей. Зато разговоры о заработках всегда встречали живой отклик даже со стороны старика Беспалова.

Постепенно знакомясь с составом рабочих, с их настроением и экономическим положением, я пришёл к выводу, что работу надо начинать с молодёжи, которая не связана ещё семьёй. Основные кадры рабочих в землечерпательном караване работают с молодых лет до старости; они завели домики и обросли домашним хозяйством. А администрация создала сложную градацию различных повышений, по лесенке которых и двигалась покорная рабочая шеренга. Целые семьи с детьми, братьями и племянниками вросли в эту работу и жили своей замкнутой жизнью. Старики особенно строго относились ко всяким вольнодумствам и держали молодёжь в ежовых рукавицах. Администрация порта и каравана старалась держать себя со всей этой массой по-родственному и даже особо почтенных стариков привлекала к советам по разным вопросам технических приёмов или установлений порядка. Ясно, что со стариков работу начинать нечего было и думать. Нужно было постараться понемножку оторвать от стариков молодёжь и вовлечь её в круг политических интересов. Я с этого и начал.

Сын Беспалова Андрей учился на вечерних курсах какого-то техникума и мечтал стать судовым механиком; с ним я быстро сдружился. Мы часто часами просиживали на берегу и беседовали на разные темы, я осторожно вводил его в курс революционной политической живей. Мои разговоры о революции, которая недавно происходила, наводили его на вопросы о том, зачем существуют «тайные партии», «почему они идут против царя» и т. д. В присутствии отца я вёл разговоры в мягких формах; старик вставлял свои реплики в роде того, что «кто от нужды, а кто и от жиру в революцию идёт, а нам… лишь бы работа. А потом говорят, что жиды подмывают…»

Я осторожно указывал на массовые станки рабочих в разных городах, на стачки почты, телеграфа и железнодорожников. Старик упрямо спорим со мной, а сын уже помогал мне. В конце таких разговоров я всегда прибавлял для старика: «Революции мы с тобой, дед, делать не собираемся, а всё же человек должен обо всём знать». Предосторожность не была излишней.

К нашим разговорам стал примыкать кочегар черпалки, которого старик называл Данилой. Данила был украинец, добродушный парень, окончил военную службу в армии. Весёлый, непосредственный, он живо воспринимая и, как губка, впитывал в себя все романтические элементы революции. Возвращаясь с японской войны, он и сам был захвачен великой бурей, волны которой выбросили его на берега Чёрного моря. Нашим беседам он был всегда рад и вносил в них большое оживление, за что старик его недолюбливал.

Постепенно молодёжь стягивалась вокруг нас; чтение газеты во время завтраков, комментарии к событиям, отзвуки которых ещё не погасли, потом беседы после работы на берегу постепенно втягивали молодёжь в круг политической жизни. С общих вопросов я переходил на вопросы местной рабочей жизни в караване.

Рабочий день в караване и порту был одиннадцать с половиной часов. Эту тему я избрал для своих разговоров с молодёжью, связывал этот вопрос с общей борьбой рабочего класса, с необходимостью политического самовоспитания; рассказывал, как жандармерия и полиция ведут с рабочими жестокую борьбу, как только рабочие начинают выступать активно. Последний момент вызывал особенно много вопросов и повышал интерес молодёжи; некоторый романтизм подпольной таинственности и борьба за неведомое новое находили в сердцах молодёжи живой отклик.

Постепенно возле меня образовалась группа. Я перенёс работу на внерабочее время, стал вечерами устраивать на берегу собрания группы и длинные беседы. К апрелю мне удалось вовлечь всю молодёжь землечерпалки в круг моих бесед. В это время в прессе сильно дебатировались «думские вопросы». На этой почве мне удалось тесно связаться со стариками, правда, не со всеми. Я разъяснил им, что такое Государственная дума, чьи интересы она призвана защищать и т. д. Одним словом, я стал состоять у стариков по разъяснению вопросов, связанных с думой. Моя работа по раскачиванию рабочих двинулась вперёд довольно значительно, но всё же администрации ещё на глаза я не попал. Администрация что-то чувствовала, но ещё не понимала, что происходит. Моя же скромная фигура чернорабочего не бросалась в глаза, тем более что в споры я не вступал и иногда даже соглашался с мнениями стариков, когда молодёжь слишком задирала.

Молодёжь незаметно для себя впитывала революционные мысли; яркие примеры матросских восстаний, баррикадные бои в городах разжигали их воображение. Когда я говорил, что на многих крупных заводах рабочие добились девятичасового рабочего дня путём дружной забастовки, Данила не выдержал:

— Эх, наших бы тряхнуть…

— Ну, наших не скоро раскачаешь, — ответил Андрей. Один мой батя чего стоит…

— Чего, батя? Не батям, а нам надо раскачиваться.

Мысль о том, что у себя бы «тряхнуть», возбудила ребят, и они к этой теме точно прилипли.