Мургаш

Наступил первый день пасхи. Погода стояла солнечная, теплая, на улице кричали дети, во всех домах праздничная суета. Разнесся радостный колокольный звон — церковная служба закончилась. И вдруг тут же завыла сирена — она возвещала, что в село въехали несколько грузовиков с жандармами.

И сразу все померкло вокруг. В дверях показались матери, они звали детей домой, колокол затих, даже солнце спряталось за облаками. Зачем они сюда нагрянули?

Грузовики остановились перед общинной управой, и жандармы в касках и с автоматами двинулись к роще.

Через час ударил барабан:

«Всем солдатам и полицейским отпускникам немедленно собраться на площади перед общиной. Кто не явится, понесет наказание за невыполнение приказа».

Младший брат тети Елизаветы, Ицо, который пришел на три дня в отпуск, начал одеваться.

— Ты куда? — спросила его сестра.

— Не слышишь разве? Приказ… Если не пойду, сообщат командиру полка, тогда иди объясняйся. Да еще двадцать суток ареста…

Мы вдвоем с тетей Елизаветой прижались к окну, которое выходило к роще. Туда потянулись десятки солдат и полицейских. Неужели они обнаружили приемный пункт и поэтому туда и направились? Или просто для проверки?

После обеда Ицо вернулся. Мы с тетей Елизаветой встретили его во дворе. Он не ждал, когда мы его спросим, сам сказал:

— Нашли партизанское укрытие. Правда, пустое. Ни одной живой души. А в нем торбу с курабье, мармелад, кувшин с бузой, одеяла.

— А что за стрельба была перед этим?

— Говорят, какого-то партизана пристрелили. Он их вел к укрытию, только совсем не туда, куда надо, поэтому все успели убежать.

Сердце мое сжалось. Кто этот человек? Ведь он был нашим товарищем… И еще пришла в голову мысль: найденные продукты могут привести полицейских к нам. Я посмотрела на тетю Елизавету и поняла, что она думает о том же.

Мы обе сразу направились в мою комнату. Я схватила наволочку с курабье, а тетя Елизавета молча подставила фартук. Я высыпала в него все печенье. Тетя Елизавета вышла, а мы с мамой торопливо начали распаковывать свой багаж.

Мама приготовила для Добри вязаные портянки. Она села на постель и начала их распускать. Работа шла медленно. Хорошо, плотно были связаны портянки, чтобы не пропускать холод. Мама встала и взяла ножницы.

— Что ты хочешь сделать?

— Тапочки для Аксинии.

И вот уже тапочки скроены. Я за это время успела вынести все вещи, приготовленные в дорогу, и рассовала по старым местам. Теперь даже если и придут полицейские, они не догадаются, что мы готовились в путь.

Дверь открылась, и вошла тетя Елизавета.

— Коровы не захотели есть курабье, а свиньям оно понравилось. Давай мармелад.

Я подала ей кастрюлю.

Теперь мы могли вздохнуть с облегчением: все следы уничтожены.

— Тетя Елизавета, а вдруг дети что-нибудь скажут?

Коле было десять лет, Косте — девять, оба мальчика послушные, исполнительные. Но дети есть дети. Несколько ударов по лицу могли заставить их сказать что-нибудь такое, от чего будет зависеть наша жизнь, а они даже и не догадаются об этом.

Тетя Елизавета вышла на улицу, и ее голос разнесся по двору:

— Коле, Коста, идите домой!

Дети прибежали в дом.

— Если вас кто спросит про тетю Лену, всем говорите, что ничего не знаете.

— Хорошо, мама.

— Вы ничего не знаете! Ничего! Головы вам поотрываю, если разболтаете что-нибудь!

Тетя Елизавета никогда не поднимала руки на детей, не повышала голоса. И вдруг такая страшная угроза: «Головы вам поотрываю!»

— Идите играйте. Лучше, если вас тут не будет, когда они придут!

«Когда они придут!»

Тетя Елизавета словно ножом отсекла надежду, что, может, все обойдется и полиция не станет нас искать. Я вошла в комнату и взяла Аксинию на руки. Что ж теперь делать? Только ждать. Ждать, как ждет осужденный на смерть, вслушиваясь в ночную тишину, не раздадутся ли шаги палача.

Самое страшное — неизвестность. Наверное, вот в такие моменты люди седеют.

Сидишь, сидишь и ждешь. Не можешь ничего делать, ничего предпринять, не можешь ни у кого попросить помощи… А может, и не придут? Может, на этот раз все обойдется?

Надежда начинает теплиться в груди, а потом опять сменяется тревогой.

2

Они пришли. В комнату ввалились два жандарма и агент. Я встала:

— Что вам угодно, господа?

— Где твой муж?

Я опустила глаза.

— Он посажен в лагерь…

— Значит, он не в Германии?

— Нет…

— Зачем тогда врешь, что он там работает?

— Стыдно мне перед людьми. Мама была против моего замужества и теперь все время меня ругает. В нашем роду таких людей не было.

— Он тебе пишет?

После побега Добри велел мне по-прежнему регулярно писать письма в лагерь. Так продолжалось несколько месяцев подряд. Ответа, конечно, не было, и однажды я направила заказное письмо коменданту лагеря. Так и так, господин начальник, моего мужа арестовали и посадили в ваш лагерь. Он писал мне два раза, а потом перестал. Прошу вас, ответьте, что с ним. Жив он или нет, я очень беспокоюсь.

Комендант лагеря мне не ответил, но это освобождало меня от необходимости отправлять бессмысленные письма. Все это было нужно на тот случай, если спросят: «Где ваш муж, пишет он вам?»

Я открыла ящик стола и достала оттуда два конверта.