Мургаш

— Я только сравниваю, господин поручик. Возможно, что по какой-то причине не доставлены были некоторые продукты, которые мы потом получим…

— Слушай, Добрев! — Кынчев неожиданно перешел на «ты». — Давай говорить прямо. Недавно вы избили своего помкомвзвода, а тот, дурак, забыл, что у него на боку висит пистолет. — Голос Кынчева сразу перешел на фальцет. Лицо его побагровело. — Этого болвана следовало бы посадить на месяц под арест. Позволить, чтобы собственные солдаты избили! Позор! Это не армия, а стадо свиней. Во время войны за такие вещи полагается расстрел. Понимаешь? Расстрел! А сейчас — война.

— Извините, господин поручик, а с кем воюет сейчас Болгария?

Офицер, сдерживая злобу, попытался даже улыбнуться:

— Мне ваша осведомленность известна, но она не спасет вас. За такие вещи можно схлопотать пятнадцать лет тюрьмы.

— В чем вы меня обвиняете, господин поручик?

— Пока ни в чем. Но предупреждаю тебя. При случае не сетуй на поручика Кынчева. Понял?

Я давно уже все понял. Поручик встал. Поднялся и я.

— Можешь быть свободным…

— Слушаюсь, господин поручик!

Я щелкнул каблуками, по всем правилам устава повернулся кругом и вышел из канцелярии.

…Наступил последний день нашей учебы. Начальник школы встал перед строем, раскрыл кожаную папку и прочитал:

— «Приказ номер…

За успехи и прилежание, проявленные в период учебы, всем курсантам присваивается чин кандидата в унтер-офицеры, за исключением рядового Добри Маринова Добрева…»

Так ускользнули от меня нашивки кандидата в унтер-офицеры.

На другой день я был уже в поезде и ехал в Сливницу, куда снова перевели наш полк.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Не очень завидна участь единственного солдата, не произведенного в кандидаты в унтер-офицеры.

По приезде в Сливницу меня вместо специальной роты, в которой я служил ранее, направили в хозяйственную, чтобы ее фельдфебель, по прозвищу Замбо, показал мне где раки зимуют.

Это был огромный, могучий верзила с длинными кабаньими зубами, пожелтевшими от табака. Когда он говорил, через них, как брызги водопада, летела на собеседника слюна. Поэтому офицеры, разговаривавшие с ним, не подпускали его к себе ближе чем на три шага. У нас такой привилегии не было, и когда кому-нибудь из вас случалось выслушивать его, то потом приходилось долго вытирать забрызганное лицо.

Замбо сказали, что я «опасный» и из меня надо сделать покорного ягненка, но вскоре после этого направили в огородную команду. Ее возглавлял дядя Даки, добрый, сердечный человек.

— Мотыгу держал в руках? — спросил он.

— Как же, держал.

— Тогда хорошо. Придираются к тебе там, но, если ты сумеешь исправно работать мотыгой, с дядей Даки худо тебе не будет.

Мы вставали с рассветом и копались на грядках перца, помидоров, пололи, поливали.

По вечерам после работы я обычно возвращался в расположение хозяйственной роты. На вечернюю поверку всегда приходил Замбо, выстраивал нас, отчитывал и наставлял. На меня он смотрел всегда косо, но так и не находил повода придраться.

Как-то на вечерней поверке Замбо был особенно свиреп: видимо, он решил во что бы то ни стало отыграться на мне. Войдя в казарму, он совсем разошелся, начал громко и грязно ругаться, то и дело поглядывая на меня. Я долго сдерживался, а потом взорвался:

— Вы не имеете права нас оскорблять, господин фельдфебель.

— Цыц, скотина!

— Я не скотина!

— Нет, скотина! Это я тебе говорю! И всегда останешься скотиной!

— Господин…

— Ах ты еще и ругаться? Я тебе сейчас покажу…

Он поднял руку и замахнулся, чтобы ударить меня. Солдаты оцепенели — дело приняло неожиданный поворот. Я схватил поднятый Замбой вверх кулак и повернул. Фельдфебель оказался стоящим ко мне спиной. А что делать дальше? Если его отпустить — он набросится на меня. Если ударить — я угожу на десять лет в тюрьму. Товарищи мои делали вид, что ничего не видят и не слышат, хотя Замбо ревел и ругался.

Но вот я резко толкнул фельдфебеля вперед, а сам напрягся пружиной и отскочил на два шага. Замбо быстро повернулся и ринулся на меня. Я решил не связываться с ним больше и отбежал за одну кровать, потом за другую. Он за мной. Так я обежал всю комнату, а фельдфебель кричал:

— Держите его, держите!

Никто не сдвинулся с места, но я понимал, что если кто-нибудь послушается фельдфебеля, то…

На бегу я заметил, что одно из окон открыто. Одним махом вскочил я на подоконник и спрыгнул вниз с трехметровой высоты.

Задыхающийся Замбо животом навалился на подоконник. Из груди его со свистом вырывался воздух.

— Под суд!.. В тюрьму!.. Сгниешь там!.. Скотина! Скотина! — неслись мне вслед ругательства.

— Предупреждаю вас, господин фельдфебель, что завтра же утром я пойду к командиру и пожалуюсь на вас. Вся рота слышала, как вы оскорбляли меня. Я болгарский солдат, и по уставу никто не имеет права издеваться надо мной.

Мой спокойный тон привел распалившегося фельдфебеля в чувство.

— Что-о-о?

— Я пожалуюсь полковнику, и тогда посмотрим, обойдется ли дело без суда!

Солдаты тоже подошли к окну.

— Марш по местам! Я еще проучу вас всех! — кричал фельдфебель.